– Разве негры не люди? – спросила Магда.
– Конечно, люди, просто Бог белого человека свиреп и велел людям не любить непохожих. А если люди не прислушиваются к Божьим заповедям, то начинают руководствоваться логикой денег.
Симона знала, что Иоаким Вуич писал пьесу «Негры, или Любовь к сочеловекам своим», пытаясь собственную «поколебленную веру в правду человеческую, в гуманизм мира, в общественную непохожесть защитить естественным благородством человека». Она любила эту театральную притчу, которая «изобличает зло меж людьми, работорговцами, и, опять-таки, открывает исконную доброту человеческой природы, не испорченной цивилизацией».
– Иногда я чувствую себя, как они. Эти несчастные негры. Мне кажется, будто шеф Мурари торгует мной как рабыней. Я все понимаю, но мне это ничуть не мешает. Иногда я и сама это делаю. Продаю свое тело, все, все, что есть у меня, – с горечью продолжила Магда.
– Молчи! – резко оборвала ее Симона и уставилась в небо.
Легкая рука ветра разворошила песок на далеком средиземноморском пляже. Послышался гул прибоя. «Жаркие соблазны далеких островов» неожиданно всплыли из прилива воспоминаний. Ноздри ощутили запах соли. И роз.
Симона почувствовала на плече влажную руку Магды. Ее губы на шее. Дрожь в вагине.
Иногда стоит отдаться и утонуть.
«Мне всегда казалось, что я живу на морском берегу, в сердце королевского счастья», – подумала Симона, тая в теплой воде страсти.
Весенняя ночь. Свежая и прозрачная, в которой неправильные мутные абрисы домов вырисовываются на фоне неба, мерцают в густом влажном воздухе, словно тени на воде, смешиваясь с облаками, на которых еще заметны следы солнца. Такая ночь, наступившая после теплого дня, в города на реках приносит облегчение после беспокойных и упорных трудов.
Сразу после полуночи. Вслед за церковными колоколами – время чудес — гулом крутых волн заговорила река, но вдруг утихла, испустив туманный серебристый вздох, густой и холодный, выползший из русла и разлившийся по улицам Мюнхена.
– Майский туман, – произнес Савич, глядя в окно на Изар. Его удивило это явление, несмотря на то, что в родном Ванате, да и позже, во время частых поездок в Альпы, он привык к самым разным играм прихотливой природы. Он вспоминал, как весенняя Тиса могла под утро напустить из своего русла туман, тяжелый и непроглядный, который почти мгновенно окутывал город, прилипая к нарядным фасадам домов и повисая на ветвях деревьев. Тот туман казался ему таким густым и устойчивым, что он просто не мог рассеяться. Но внезапно, словно в ответ на тайно поданный невидимый и неслышный знак, таял в просторных полях, в буйных травах и в незрелом жите. Осенью тот же туман, тяжелый и непроглядный, появлялся в сумерки, неожиданно и необъяснимо, на окраинах города, у артезианских колодцев и на грязных перекрестках, укрывая забытую скотину и вводя в заблуждение запоздавших путников.
Туман в Паннонии – наказание Божье.
Он поднялся из-за письменного стола и открыл окно.
Мюнхен в тумане, совсем как в январе, как будто он переместился в Альпы.
Скажем, в Зальцбург.
В Зальцбург, где он познакомился с Анной.
Анна Дандлер. Девушка с аккуратно причесанными каштановыми волосами. Со скромной, но неудержимо влекущей улыбкой. С красивыми карими глазами. Анна была высокой, симпатичной. Длинноногой. С тонкой талией. Она понравилась ему с первого взгляда.
