Четыре пера - страница 19

– Нам, я думаю, нужно возвращаться, – сказала она, – мы уже довольно долго отсутствуем. Позволь мне взять тебя под руку.

В зале она посмотрела на часы:

– Ещё только одиннадцать, – утомлённо произнесла она, – если уж мы танцуем, то обычно до утра. Придётся нам до рассвета выглядеть бодрыми.

Она взяла его под руку, и они пошли в танцевальный зал.

Обстановка помогла им; невнятный гам танцевального зала сразу же передался и их губам; выражение удовольствия не сходило с их лиц, и никто в “Леннон Хаус” в ту ночь не заподозрил, что между ними произошёл разрыв. Гарри Фивершэм наблюдал за тем, как Этни смеётся и болтает так, будто у неё нет других забот, и беспрестанно удивлялся, не думая о том, что сам носит такую же маску весёлости. Лёгкий стук её каблучков, когда она, ритмично покачиваясь, танцевала рядом, убедил его, что сердце её в тот момент полностью подчинилось музыке. Она, казалось, смогла бы управлять и цветом собственных щёк. Таким образом, как она и попросила, они оба выглядели весьма бодро. Даже танцевали вместе. Но Этни всё время чувствовала на себе тот тяжкий груз боли и унижения, который вот-вот раздавит её, а Фивершэму четыре пера прожигали грудь. Его поразило то, что никто из гостей не обращал на них внимания. Всякий раз, приближаясь к партнёрше, он вполне ожидал, что с её языка вот-вот сорвётся презренное имя – его имя, но не боялся этого. Ему нет дела, случится ли это, произнесётся ли. Он потерял Этни. Он наблюдал за ней, а на других гостей смотрел, но не видел их, хотя знал наверняка, что будет подыскивать достойную себя и сравнивать её с Этни. Здесь были женщины хорошенькие, изящные, даже красивые, но Этни выделялась среди них совершенно особенным типом красоты. Широкий лоб, правильный изгиб бровей, большие, ясные, смотрящие прямо, серые глаза, полные, яркие губы, способные смягчиться нежностью и поджаться твёрдостью решения, а также королевская грация её осанки – все эти признаки выделяли её для Фивершэма, и так же воздействовали бы на любое общество. Он наблюдал за ней, отчаянно изумляясь, что ему вообще предоставилась возможность владеть ей.

Лишь однажды выдержка подвела её, и то лишь на секунду. Танцуя с Гарри, она взглянула на окно и увидела, что по ту сторону штор забрезжил рассвет, ещё очень бледный и холодный.

– Смотри! – сказала она, и Фивершэм вдруг почувствовал весь её вес на своих руках. Её лицо потеряло цвет, стало усталым и мрачным; глаза накрепко закрылись, затем открылись снова. Он даже испугался, как бы она не упала в обморок. – Наконец-то утро! – воскликнула она и продолжила измождённым голосом, таким же, как лицо: – Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?

– Тс! – прошептал Фивершэм, – наберись храбрости, ещё несколько минут, совсем немного!

Он остановился и стоял перед ней до тех пор, пока к ней не вернулись силы.

– Спасибо, – сказала она с благодарностью, и развесёлый вихрь танца вновь захватил их.

Это было странно – то, что он призывал её набраться храбрости, а она благодарила его за помощь, но ирония этой неожиданной и кратковременной смены позиций ни до кого из них не дошла. Этни была слишком измучена напряжением последних часов, и после того, как она единственный раз не выдержала, по её искажённому нестерпимой болью лицу и глазам Фивершэм узнал, как глубоко он её ранил. Он больше не повторял: “Я потерял её”, и вообще больше не думал о потере. Ему слышались её слова: “Интересно, справедливо ли то, что кто-то должен так долго страдать от боли?”, и чувствовал, что они будут сопровождать его по белу свету, настойчивым звоном отдаваясь в ушах, произнесённые именно её голосом. Он был уверен, что и при смерти услышит эти слова, звучащие, как приговор, несправедливый приговор, и они заглушат голоса тех, кому случится стоять рядом.