Четыре пера - страница 7

Он подождал возражений и, не услышав их, продолжил. Дарренс, однако, и в мыслях не держал упрёка. Он осознавал, что Фивершэм что-то говорит – и очень хотел, чтобы тот продолжал говорить ещё некоторое время – но не вникал совершенно, что именно, а стоял и рассматривал то, что видел из окна. Напротив него ослепительно сверкал пронзающий небо Пэлл Мэлл, цепочки огней накладывались одна на другую по мере того, как город поднимался к северу, а в ушах стояло громыханье миллионов экипажей. Под его ногами, очень далеко внизу распростёрся парк Святого Джеймса – спокойный, тёмный островок в море блеска и шума, и Дарренс испытал огромное желание выбежать из комнаты и оказаться в уединении посреди него. Но он не мог этого сделать, не высказав своего мнения, поэтому продолжал стоять спиной к присутствующим, прислонившись лбом к окну и надеясь, что его друг не перестанет говорить, ибо оказался весьма близок к самопожертвованию, которое не принято выдавать ни упоминанием, ни жестом, ни каким-либо другим признаком.

И Фивершэм продолжил-таки, и если Дарренс не слушал, то капитан Тренч уделил ему самое пристальное внимание. Было очевидно, что Гарри Фивершэм все свои соображения серьёзно обдумал; он уже не оправдывался, и в конце концов капитан Тренч остался удовлетворён.

– Хочу выпить за твоё здоровье, Фивершэм, – сказал он, – и испытываю все надлежащие чувства.

– Я тоже, старик, – проговорил Виллоуби, послушно следуя примеру старшего по званию.

Они выпили за здоровье своего товарища, и в тот момент, когда их пустые бокалы со звоном опустились на стол, раздался стук в дверь.

Двое подняли головы, Дарренс отвернулся от окна, а Фивершэм произнёс: “Войдите”, и вошедший слуга передал ему телеграмму.

Фивершэм небрежно разорвал конверт, столь же небрежно прочёл телеграмму, после чего остался сидеть, не сводя глаз с узкой полоски розовой бумаги, а лицо его сразу стало в высшей степени мрачным. Так он просидел ощутимо долгое время, не столько ошеломлённый, сколько задумчивый. В комнате воцарилась полная тишина. Трое гостей не смотрели на хозяина. Дарренс опять повернулся к своему окну, Виллоуби, закручивая усы, уставился в точку на потолке, а капитан Тренч развернул стул кругом и пристально смотрел на языки пламени; все замерли в неопределённости. Стало казаться, что в дверь постучалась беда, круто последовавшая за хорошими для Фивершэма новостями.

– Ответа нет, – произнёс Гарри и вновь впал в молчание. Один раз он поднял голову и посмотрел на Тренча, будто надумал что-то сказать, потом передумал и продолжил размышлять над посланием. Спустя пару секунд тишина была резко нарушена, но не кем-либо из троих, в ожидании застывших посреди комнаты, – шум донёсся извне.

Со стороны Веллингтонских казарм, с учебного плаца, с пронзительным визгом ворвались через открытое окно барабаны и горны, озвучивая сигнал вечерней зари, с пугающей ясностью, будто играли тревожный сбор, затем стали стихать, по мере того, как оркестранты промаршировали по гравию, удаляясь, затем загремели вновь. Фивершэм не изменил осанки, однако по его лицу теперь было заметно, что он вслушивался, вслушивался так же задумчиво, как задумчиво и читал телеграмму. В последующие годы этот момент снова и снова возникал в воспоминаниях каждого из троих гостей. Освещённая ярким, домашним огнём гостиная, открытое окно с видом на несметное число лондонских ламп, Гарри Фивершэм, сидящий перед развёрнутой телеграммой, громко взывающие литавры и духовые, переходящие затем в негромко и приятно звучащую музыку, манящие туда, куда лишь мгновение назад приказывали идти, – все эти подробности составляли картину, краски которой не поблёкли с течением времени, хотя её значимости теперь не понимали.