Четыре тетради (сборник) - страница 26
– Ты такая красивая в этот вечер январский, – запели в тамбуре.
«Давайте в принцессу играть. – Нет, я боюсь».
«Как-то её звали?.. – На В. – Вирсавия».
«Зинка была легче, чем пальто».
«Кроме меня обо мне думать некому».
Ещё про каких-то осликов ада и набор из 12 игл говорили в вагоне.
– Ты ни с кем не сравнимая, из какой ты сказки… – тянул голос среди лыжных палок и дыма.
– Не пой, – лыжник пошёл через весь вагон на полусогнутых – мешали пластмассовые ботинки. – Не пой.
– …Ты была Аэлитою, королевою снежной, – пел подгулявший рождественский мужичок.
Тамбур задрожал, хрястнули палки, лыжник ударил в рот, из которого шла песня, на подбородок потекла кровь.
– Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи.
Вагон хлынул вон.
Иду к судебному приставу с квитанцией об уплате алиментов. Немецкие домики, снег, дворник.
– Закурить не найдётся? – робко. – Спасибо большое. Старуха попросила яму для кошки выкопать, обещала 500 рублей и пропала.
Видно, мёрзнет тут не первую четверть часа.
– Наряжает, что ли, кошку? Бантики завязывает.
Через полчаса возвращаюсь тем же двором. Мёрзнет, топчется.
– Может, она её моет-наряжает, бантики завязывает, – продолжает свою песню. – Нет, хорошая старуха, приличная, душу мать, 500 рублей обещала.
В стороне зияет вырубленная топором кошкина могила.
Снег, дворник мечется по двору.
– Ё! адреса старухиного не спросил.
Молился о здравии Екатерины, у которой схватки, священномученику и богослову Фаддею, утопленному 31.12.37 в нечистотах. Фармацевтичка в аптеке выдала презервативы с постно-кислым лицом попа, которому на исповеди рассказывают о прелюбодеянии.
Выть на Волгу.
Я ненавижу человеческое мясо, среди которого ходить страшно. Я хочу женщину, хочу как мясо. Женщину как перемирие с жизнью.
Затейник с грохотом роняет на дощатую сцену кирпич, берёт другой и бросает в зал. Зал шарахается, визжит.
Обманул – красную мочалку.
Гранит, 20 тонн, на деревянном помосте, ночь, с огнемётом в руках скульптор, похожий на дубовую колоду. Я бы поставил такой памятник тебе: ты, камень, ночь, деревянные леса, огонь паяльной лампы.
Крематорий, грязно, работают полуголые девушки, сверху чёрные, потому что лезут в топку, и лысые. «Мы тебя научим готовить стейки».
– Я готовлю лучше, потому что я не готовлю из человеческого мяса.
Они привязывают друг друга цепями к трупам и бьют друг друга цепями. Мне не страшно.
Утка душа прибыль пахать яблоко глаз огурец жить костыль чёрный тупой пламя улица село надсмотрщик пропасть овца шило лопата нефть мычание коровы утро дружба язык дай корень сено житьё ящерица заплатка смерть хорёк тысяча длинный греховный забыла тень было каменистая расщелина дьявол болевое жжение.
«Хуль ты ссышь?» – уговаривают.
«Вдоль реки бежало асфальтовое шоссе», пишет японский романист.
– Как красиво! стоймя, до неба, на двух лапах.
Автобус, парень, открытая книжка в мягкой обложке, читаю: «Марина Сергеевна замерла…»
Перевернул страницу: «Марина Сергеевна ринулась по коридору…»
– Нет же! Пир (опечатка) построил один гений, давший свободу бездарям.
– Зачем?
– Спроси.
Покойница лежала на столе, и я её оставил осматривать свой дом и привыкать, но был я удивлён: так выбелены стены.
Ужасный день, не правда ли, дружок?
А проще: что страх смерти там, тебе, где слово ничего не значит…