Говорю с официантом по-немецки.
– До 00.00 не ем ни рыбы, ни мяса.
– В таком случае вам нужно идти отсюда на шуй.
Нет, мягче:
– В таком случае вам нужно идти в верхний ресторан.
Там нет ни рыбы, ни мяса.
Христос Воскресе!
Турки, дети, то излишне услужливы, то обидчиво грубы.
А в России сейчас – Крестный ход.
Немка смазывает пальцем сливки с ободка кофейной чашечки, и пальчик облизывает, пока никто не видит, моет водой, оглядываясь, ставит на тарелку, поболтав, вверх дном, ждёт-ждёт, оглядывается, тащит к выходу, спрятав в рукав, поговорила, остановилась, уплыла.
Крестит стакан: – Изыди, нечистая сила, останься чистый спирт.
Приветствие в монастыре, трудник монаху:
– Харе Кришна! (Сидит у помойки.)
Чёрненькая девушка потёрла тыльной стороной указательного пальца ресничку.
– Чем девушки отличаются? – Вниманием к ресничкам.
Опыты с глиной, девичьи грёзы.
Птенец как огонь.
Кот Диоклетиан.
Вышел, пытался окропить лесного мотылька.
Вода розовая.
«Потому что победа течёт в нашей крови», – пишет Григорян в газете Вера.
«Господь простит оплаканные грехи», – пишет Лена Григорян.
Песок. Растёт овёс. Куст плексигласа. На корабли ходить нельзя. Солнечно. Мелко.
Капает дождь. Час ночи. Был в монастыре. Стирают бельё.
Бомба похожа на яйцо.
Грибы нанизал на ветки, как белка.
Кверху лапами десятки мёртвых мух. Затопил печку, зашевелили лапами, завоскресали. Сметал в совок, шевелящихся, – в печь. Дом-побоище: головы, крылья, лапы и туловища. Сметаю и жгу в ольхе.
Каша с сухими грибами. Серые поля и розовые леса.
Последние сугробы в ложбинах, лисьи и птичьи следы, новые, свежевырытые мышиные норы. Муравьи уже копошатся. Обратно – через кладбище?
Поля и леса молчали. И вдруг в роще над могилами. Нет.
Поля и леса молчали и были полны движущихся клубов воздуха; обугленный пень, похож на чёрного ангела; пальто на ветке у дерева, как старик с повисшей рукой, прислонившийся к дереву лбом.
И вдруг в роще над могилами – не торжественный, а детски весёлый не хор, не щебет, а радостный гвалт птиц над синими (…) в пёстрых, ярких, разноцветных… цветах между крестами. Гвалт, как в освещённый первым… Детский сад после завтрака, солнце в комнате, новые узнавания друг друга, как радость предвкушающих – воскресение – уже! – победу над смертью и зимней тишиной, над мёртвым ещё кладбищем.
Печальный вторник Страстной седмицы, когда… Тайны дочерей.
Костёр. Тележка в верёвочках. Топор (взлом) – кипяток, варенье – (сгоревший сосед), мокрый старик (кипяточку). Цыганка на лошади, скачущей до его двери – которая со мной в автобусе – жизнь – как справиться? – кто насылает – тот ли – или Он? – Мыл ноги в снегу, прощался с зимой, просил ещё зим.
А., похороненный в снежное поле.
Ушёл этот снег. Над могилами радуются юные птицы.
Ночь наступает, дождь идёт.
Почему не к односельчанину, не к сыну (у него машина стоит, ну их на…) – ко мне?
Недобитые мухи завывают между рам, капает вода умывальника, жужжит счётчик, скрипит, слышно, перо.
Среда. Сон про слова: что каждый всё равно читает по-своему, но вместе, в обращении этих слов, между ними, предрассветном, мутно, глухо синем и радостном, парящем.
Вечером зарядил дождь. А ночью – в просвете штор – звёзды.
Ты! –
Рождество? – почудилось.
Вспомнилось: Пасха.
Костёр, огород, путешествие, поля, всё в прибитой к земле траве, сене, как отутюженные, ровные.
В ручьях и лужах лягушки, сфотографировал её глаз и в нём – лес, просвет неба и мой силуэт.
