Что-то из классики - страница 3

Но уже в который раз, он не успевал вернуться в действительность, всё витая, не понимал, о чём его спрашивает режиссёр и тот ворчал:

– О чём ты думаешь, Ральф Маркович, а? О чём? – и потом терпеливо повторял свои последние слова, медленнее и с расстановкой или начинал формулировать на английском.

А он думал о ней уже почти постоянно. Засыпал со смешанными образами её стройной фигуры, её серых глаз, и как-то по-новому вдохновлённого, тёплого впечатления от прошедшего дня.

По утрам он уже не слушал птиц за окном, а вспоминал, к примеру, чёткий абрис её рук. Уже за завтраком, в столовой, начинал искать её взглядом, и немного разочаровывался, не находя. С удовольствием видел её на своём месте – за режиссёрским креслом и не отводил уже глаз до вечера.

Сперва он воспринимал это пристрастие непринуждённо, как любопытство, но в конце концов, заметив за собой, что оказавшись сам в рабочей сцене, перед креслом режиссёра, за которым она всегда бессменно стояла, он смущается её внимания и слишком добавляет эмоций там, где стоило бы сыграть их меньше; заметив за собой, что перед сном пытается припомнить и сосчитать все её взгляды в его сторону за день, а великолепие весны, разгоревшееся на газонах бесчисленными жизнерадостными одуванчиками, уже не занимает его так как раньше; заметив за собой, что он сам, вперед прочих, стремится к самовару бабки Анисьи, в надежде перекинуться хоть парой фраз, он понял – каким-то невероятным образом, случилось так, что он влюбился. Стоило признаться в этом самому себе, и к его удивлению, на него нахлынула тёплая волна вдохновений, надежд, оптимизма. А вслед в нём вспыхнули страсти, и он с жадностью смотрел на полоску кожи между джинсами и водолазкой, или на её шею, когда она запрокидывает голову и пересобирает волосы на заколку.

Всё это упорно забиралось в его мечты тихими ночами, не давая спокойно спать. Иногда утром он просыпался с сердцебиением, не помня точно образов сна, но ещё ощущая покалывание, убегающее с кончиков пальцев назад, в фантастическую реальность; ещё ощущая обволакивающее наслаждение, радуясь тому, что эти сны, не выматывают его, а воодушевляют.

***

Он смущался выдать себя настойчивыми взглядами, что в то же время, казалось ему глупым. Спустя месяц, будучи уже полностью увлечённым ею, он ещё и полслова с ней не сказал, и даже не представлял, что с этим поделать. Не раз уж он наблюдал как молодчики разных видов киношной деятельности, принарядившись и приоткрыв бицепс, распушив хвосты, приближались к ней с бравыми улыбками, и, наверное, какими-то дежурными анекдотами. Принимали эффектные позы и заводили пустой, но «далекоидущий» разговор. В такие моменты мрачная ревнивая злость посещала его, в основном – от собственного бездействия. Однако поклонники быстро съёживались под её серьёзным взглядом, забывали заготовленные шуточки и терялись в кратких вежливых ответах. Им оставалось лишь откланяться, обескураженным, поскольку она не поддерживала их брачной игры. Это доставляло ему некоторое удовлетворение до тех пор, пока он не содрогался, представляя себя на их месте. И тогда он молча клялся, что лучше проведёт всё время в мечтах, созерцая её на расстоянии, чем поставит себя в такое же дурацкое положение, пытаясь занять хвостатую позу с бородатым анекдотом.

Вот так и получалось день за днём, что ему оставалось только смотреть и смотреть издалека, ведь она, в общем-то, не искала никакого особенного общества. Была пара девиц, видимо записанных в «подружки», был также Иван Алексеевич. В остальном она явно предпочитала свою обособленность, книги, музыку в ушах, своё одиночество, нисколько не стремилась «вливаться в коллектив» или заводить дружбу со «звёздами», что его «несколько удручало». Нередко он видел, как она убегала вглубь сада с книжкой, или сидела за столиком у бабки Анисьи совсем одна, уткнувшись в телефон и в чашку чая, чем напоминала ему самого себя. Это пробуждало в нём пронзительное чувство близости. И он надеялся, что это чувство, эфемерное пока что, однажды станет реальностью.