Что-то из классики - страница 5

– Здравствуй, здравствуй, Ральф Маркович. Присаживайся вот сюда. Нравится? – повела рукою вокруг себя, – павлопосадские платки, самые красивые выбирала!

Бабка Анисья что-то рассказывала, наливая ему чай в «самую красивую чашку», подкладывая на блюдце сушки и печенье.

А он смотрел на неё, как обычно сидящую в одиночестве, с книгой, как обычно не замечающую его взглядов.

– Четвёртый век уж пошёл как платки эти на Руси славятся. И нет их краше. А знаешь вот как раньше рисунок проверяли? Ставали бабоньки на берегу речки Вохны с платком развёрнутым, а кто-то с другого берега смотрел. И рисунок должен был быть человеку виден да различим, что там – то ли вязь восточная, то ли цветочные гирлянды.

Он слушал краем уха, расслабленно, вытянул ноги, попивал свой чай. Подумал, что это странно – они тут почти вдвоём, почти наедине. И конечно же она знает, что он смотрит на неё. Не может не знать. Но не поднимет головы. Почему же? Что она чувствует? Безразлично ли ей, или может быть неприятно его настойчивое внимание? Или, наоборот – её смущает его взгляд, и сердце бьётся чаще? Он решил, что и в этом доля её притягательности. Именно в этой её строгости и замкнутости, такой хрупкой на самом деле, и которая, кажется, прячет от него целый мир. Просто смотреть на неё – было уже удовольствием, частицей счастливого момента.

– Смотри-ка на меня, Ральф Маркович. Ась? Видишь, как на мне платок завязан? – бабка Анисья кокетливо повертела головой.

Надо лбом, чуть сбоку, красовался узелок платка, завязанный розой.

– Это я навязала платок «по-купечески». Купчихи раньше так платочки носили, дабы покрасоваться. А обычные мужние бабоньки попроще носили, «покромкой» – гладко булавкой заколешь под подбородком, а на груди расправишь, тогда все узоры хорошо видать, ну или просто «по-бабьи» внахлёст, да сзади завязала – так всего теплее да удобнее. Так и крестьянки часто носили. Ну-ка выбирай платочек то, какой твоей зазнобе английской больше приглянётся, как думаешь? Выбирай-покупай, покуда все не разобрали – поторапливайся.

Он усмехнулся. Взглянул на неё. Слышит ли она бабкины разговоры? Слушает ли? И стараясь правильно подбирать русские слова медленно произнёс:

– А что, если бы, Анисья Фёдоровна, моя зазноба была бы русской, а не английской? Какой платок ей больше приглянётся, по-вашему?

– Так от характера всё зависит. От нрава. По нраву и выбирай. Какая она у тебя? Смешливая и бойкая? Цветёт как роза в майский день? Тогда поярче бери с россыпью из роз, бахрома чтоб подлиннее и блестела. Или как ручей прохладный, чистые струи переплетает и среди трав лесных таится? Тогда такой вот, смотри, серебристый и голубой с рисунчатой вязью, смотри какие нежные цвета. Или этот…

И она разворачивала перед ним одно расписное полотнище за другим и все –разные. А он поглядывал на то, как она читает и думал, угадал ли он её «нрав».

– Ах! Заболтал ты меня уже Ральф Маркович! Я ж на сьёмку-то опоздаю. Ох и влетит от Лексеича! – и увидев его удивление, с гордостью добавила: – Меня Лексеич в нескольких сценах снимет! Может и сказать что даст. Вот – наряд мой на мне такой. Купеческий. Видишь? Хороша я сегодня – купчиха?

– Чудо как хороша, – он отвечал по-русски Анисье, а в конце фразы взглянул на неё. Улыбнулась? Показалось?

Он встал, провожая убегающую от своих самоваров Анисью Фёдоровну, а когда оглянулся, увидел, что она, разговаривая по телефону тоже встала и куда-то заспешила. Его радость сразу ушла вместе с нею, и не взглянув на него.