– Знаю, – сказал я. – Это как в футболе. Если нападающий выскакивает с вратарём один на один, то вратарь в долю секунды должен принять решение: или бросаться нападающему в ноги, или оставаться на месте, надеясь, что защита выручит или он сам промажет. Первое предпочтительней, но дело не в этом. Приняв решение, нужно его выполнять. Задёргался, передумал на середине, сдал назад – гарантированная плюха.
– Интересное сравнение, – сказал Алексей Дмитриевич. – Играешь в футбол?
– Играю. Вообще, дружу со спортом.
– Надо же. Прямо какой-то пионер из светлого коммунистического завтра, – заметил Бесчастнов, даже не подозревая, насколько он близок к истине.
Хорошо, что бабушка соорудила сбрую с большим запасом – таким, что подогнать её можно было практически под любой размер. Во всяком случае, на весьма крупного пожилого мужчину, каковым являлся председатель КГБ Узбекской ССР товарищ Бесчастнов Алексей Дмитриевич, она налезла.
– Ну, попробуем, – бодро сказал генерал и влез на весы. – Наташа, будь добра…
– Ага, значит, опять доверяете, товарищ генерал-лейтенант?
– Язва, – добродушно заметил Бесчастнов. – Взвешивай, давай.
– Сто двадцать четыре килограмма, – сообщила Наташа, передвинув гирьки весов. – Неплохо.
– Да уж… Где тут поворачивать? Здесь? – Алексей Дмитриевич взялся за верньер.
– Здесь, – подтвердил я. – Только плавно.
– А в нашем непростом деле только плавность и нужна. Плавно спустимся с горы… – он медленно повернул верньер сначала на «два», потом, чуть помедлив, на «три».
– Ого, – сообщил. – Легко как стало! Словно килограмм тридцать сбросил!
– Больше, – сказала Наташа. – Ваш вес сейчас – восемьдесят семь килограмм.
Радуясь, как ребёнок, товарищ генерал-лейтенант испытал антиграв полностью, доведя напряжение антигравитационного поля до максимума и чуть ли не прыгая от ощущения лёгкости во всём теле.
Однако прыгать не стал. В особенности, когда я объяснил ему, что масса тела при этом остаётся прежней.
По-моему, он не сильно понял, чем вес отличается от массы, но уяснил, что вести себя следует осторожно.
– Что ж, – сказал Бесчастнов, разоблачаясь. – Думаю, пора звонить в Москву. Звонить и лететь.
– Что, прямо сейчас? – спросила Наташа.
– Нам – да, прямо сейчас. А вот тебе, думаю, лучше пока остаться. Встретишь родителей, дедушку Серёжи с бабушками, Кофманов, введёшь их в курс дела, побудешь с ними, пока мы не вернёмся. Хорошо?
– Как скажете, – сказала Наташа.
– Так и скажу. А вот папу твоего я бы прихватил на всякий случай. Но это мы скоро решим.
Затем последовал звонок в Москву непосредственно Юрию Владимировичу Андропову – прямому начальнику генерал-лейтенанта.
Я не особо разбирался в иерархии властей в Советском Союзе.
Часть моей памяти, принадлежащая мальчику Сергею Ермолову, не имела насей счёт каких-то исключительных сведений. По вполне понятным причинам – тринадцатилетний советский пионер знал обо всём этом ровно столько, сколько ему официально позволялось знать.
Да и не стремился мальчишка к подобным знаниям. Зачем? Партия – наш рулевой! Так сказано в песне и начертано на плакатах. А из песни, как известно, слов не выкинешь. С плаката – тем более.
Ещё – Советы. Рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как написано в учебниках и энциклопедиях.
Сейчас – просто трудящихся.
Профсоюзы – об этом вообще краем уха. Равно как и о судебной системе, все знание о которой укладывалось в одну реплику из ужасно смешного фильма «Кавказская пленница»: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»
