Конечно, жизнь в совхозе тоже не была сплошь медом да маслом. В основном работали – много и на совесть. Комсомольцы всеми фибрами души и тела ковали новую жизнь. За этим уж неустанно следили старшие товарищи из парткома. Они и клуб открывали только в честь своих новых праздников, а перед танцами обязательно читали очередную лекцию.
Прошло три года. За это время Давид внешне повзрослел, стал шире в плечах и скулах, а мускулы шеи и рук налились как будто свинцом. Да, да, именно тяжелым, не дающим подняться металлом. Иначе чем объяснить, что в период, когда обычно мальчики чуть ли не на полметра вымахивают, он с трудом на двадцать сантиметров вырос.
– Зато в тебе силы на двоих хватит, – успокаивал его друг Ахат.
– И новый гусеничный трактор “Коммунар” скорее всего мне достанется, – шутил в ответ Давид, – я один из совхозных трактористов могу в его кабине стоя работать.
Русский язык Давид на удивление всем освоил достаточно быстро. И, хотя масса новых слов давалась ему нелегко, он удивлял учителя чистым, без акцента произношением. Все самые сложные для иностранца русские звуки он произносил идеально. А научился он этому по-своему, как кузнец. Представляя, как шипит раскаленный металл, резко опущенный в холодную воду, Давид выговаривал Ч и Щ. Букву Ж он сравнивал со звуками напильника. А вот особенно сложную Ы он, оказывается, уже хорошо знал с детства. Ведь случалось, что в кузне Давид нечаянно попадал молотком себе по пальцу. Ноготь, конечно же, на следующий день чернел. А вот невыносимая боль в момент удара, как будто тебя пнули в живот, была настолько невыносима, что сын кузнеца был готов взвыть как волк, свое длинное – “У-у”. Но, боясь показаться слабаком, сдерживая боль, сжав до скрежета зубы и до невозможности растянув губы, он в тот момент позволял себе лишь глухое:
– Ыыы!
Так что Ы, которой вообще нет в немецком языке, мальчик уже знал.
Мысленно разложив у себя в голове по полочкам многочисленные в русском языке падежи, правила, а еще больше исключений из них, он мастерски научился находить и использовать подходящие друг к другу как гайка и болт.
Единственное, что в нем осталось предательским и неискоренимым, – это немецкий глагол “haben” – хабэн, что в переводе на русский означает иметь, есть и вообще просто связку слов. Немцы зачастую в одном предложении используют этот хабэн по несколько раз. Трудно представить немецкий язык без этого хабэн. Вот и Давид, чисто и грамотно разговаривая по-русски, невольно и неосознанно то и дело вставлял этот хабэн. Его это коробило, а у друзей часто вызывало смех.
А вот с техникой просечек у Давида никогда не было. Каждую деталь трактора он мог вслепую и на ощупь определить, будь то “Коломенец”, “Запорожец” или “Фордзон-Путиловец” А одноцилиндровый двигатель “Карлика” он вообще разбирал и собирал так быстро, что уже к концу рабочей смены маленький трактор пыхтел, свистел, ехал и пахал.
Товарищи по МТМ подметили, что Давид, всем в пример, приходил на работу и раньше всех, и с большой радостью. А вот вечером, опять-таки в отличие от других, не спешил покидать мастерскую и не очень-то радовался концу рабочего дня. Не человек, а машина.
Заведующая, Нина Петровна, души не чаяла в трудолюбивом и рассудительном парнишке, который, в отличие от многих совхозных трактористов, не кичился своими познаниями и не прятался за ширмой “специалиста узкого профиля”. Давид без оговорок брался за любое порученное ему дело, а еще чаще сам предлагал свою помощь в решении той или иной проблемы. Нина Петровна с нескрываемой гордостью называла его своим сыном, которого у нее, одинокой коммунистки, не было.
