Я смотрела на Б. и думала. Он доставал из сумки какие-то бумажки, задевая локтями соседей. Раз он употребляет плохие слова постоянно, это значит, что он не умный? Или у него всегда крайний случай?
В школе пахло сыростью и бумагой, лестница скрипела и слегка шаталась. Мы поднялись на второй этаж, Б. пошел говорить с директором, а меня оставил на лавке.
Вообще-то, раньше я бывала в школе. Однажды после садика мы ходили туда с Никитой и его папой. В школе Никита стал очень важным и торопился все показать – особенно пенал, где была нарисована рыжая лошадь. Он так дергал молнию, что пенал раскрылся, и из него все вывалилось.
«Там фломастеры красиво лежали, каждый под своей резиночкой! Я их по цветам раскладывал, хотел тебе показать!» – сказал он с таким красным и несчастным лицом, что мне стало его жалко. Я так сильно погладила его по лбу, что глаза у него стали круглыми, как у совы. «А ну не кисни! – велела я. – «Сейчас все обратно положим. А будешь так себя вести, я у тебя пенал отберу!»
Эта школа была меньше Никитиной. В ней были деревянные стены, и вся она напоминала избушку Бабы-Яги, только побольше. Три девочки залезли на подоконник и уставились на меня оттуда. Мне стало не по себе, и я осторожно заглянула в класс.
– Василиса Сергеевна, вы понимаете, Наде нужно уделять особое внимание, – говорил Б.
Он покачивался, опираясь на парту, как какой-нибудь заклинатель змей. Василиса Сергеевна стояла рядом и ковыряла свои красные руки. Ее длинные тусклые волосы были заплетены в косу. Она напоминала ребенка, который что-то разбил, но еще не понял, ценное оно было или нет. «Ничего себе директор», – подумала я, – «я была уверена, директор никого не боится».
– Конечно, ведь она младше всех…
– Нет, дело не в этом. Она очень ленивая, это на уровне генетики.
Директриса растерянно вгляделась в Б.
– На уровне…Генетики?
– У нее плохие корни. Не с моей стороны, конечно. Мы с ее матерью уже обсуждали это, нужно нагружать прямо сейчас, иначе есть риск… – он наклонился близко к ней и что-то прошептал. Василиса Сергеевна расцепила руки и испуганно прижала их к груди.
«Что значит, у меня плохие корни?» – разозлилась я. Что ответил бы на это дедушка, представить не получилось.
– Хорошо, мы постараемся помогать Наде, насколько это возможно… – пролепетала Василиса Сергеевна.
– Не помогать, – сказал Б. низким голосом, – она все должна делать сама, а вы будете только проверять.
В желудке у меня похолодело. «Может, это йогурт?» – подумала я и вся как-то скукожилась.
На следующий день Василиса Сергеевна познакомила меня с одноклассниками. Их было немного, и они смотрели на меня, как на зверя в зоопарке. Я запомнила Таню, с маленькими глазками и рыхлой кожей, и Соню – у нее были белые, слегка влажные руки и пухлая каштановая коса, перехваченная снизу ленточкой. Соня была дочкой директрисы.
– По-моему, тебе еще рано в школу. Сколько тебе лет? – спросила Соня, когда нас усадили рядом. Ее добрые синие глаза красиво переливались.
– Мне семь! – соврала я, воинственно ковыряя угол парты.
– Что-то непохоже, – спокойно заметила Соня.
Уроки в школе были такие: математика, русский, окружающий мир, английский и французский.
Лучше всего я чувствовала себя на русском. Учительница была красивой, как цветок колокольчика, никогда не повышала голос и сразу мне понравилась. Спустя месяц я уже писала «меня зовут Надя» на любой свободной бумажке. Дома я нашла кусок розового картона и старательно вывела на нем: «Надя и мама едут в Париш!» Потом внимательно осмотрела надпись и исправила букву «ш», пририсовав ей снизу лапки. Получилось «ж». От усилий на пальце осталась красная вмятина, зато получилось красиво. Мама похвалила меня и спрятала картонку к себе в сумку. «А папа с ними едет?» – спросила она. Я пробормотала, что он может поехать, если ему так уж хочется.
