Он – тот, кто убил, он – тот, кто убийца. (Убил он троих и ранивший ещё скольких-то…)
–– То-то и оно…
…И тут я ощущаю в себе досаду.
Досаду. Такую особенную, такую странную… какой никогда раньше не испытывал.
–– Ведь я это уже говорил!
Говорил. То есть – писал. И даже издал. И уж несколько лет тому назад.
А что.
Человек если стремится стать – радикалом, военным, тем сотрудником… вождём, командиром, начальником хоть каким, то из них каждый второй для того, чтобы – чтобы насиловать.
С той, с той целью и становятся, половина, революционерами и прочими всяческими радикалами, чтобы под предлогом – под предлогом! – какой-нибудь высокой идеи и цели или профессиональной специфики – убивать, истязать; хотя бы – как-то мучить.
В «силовики» идут, чтобы насиловать.
Конечно, конечно – большинство из таких в этом не признаются даже сами себе; разве что тайно.
Этот же – потому и был оперативником именно хорошим, что он в среде преступной как рыба в воде. Этот же – и оружие имел для насилия именно преступно добытое.
Обо всем этом, говорил я, надо написать в букваре; по крайней мере – в учебнике вузовском. Только бы не забывать уточнять: что не все таковы, а – половина.
Само собою – нужно тут же и объяснить, почему всё это так. – Все рождаются и живут для выделения энергии и, для выделения всё большей и большей энергии, – обязательно противоположно разными.
Я это говорил.
Так было, есть и будет.
Я это говорил.
Но… всё так и остаётся. Как я говорил…
Поэтому, в частности, сейчас так и формулирую: убил и стрелял. – То есть по существу.
Тот «милиционер-майор-начальник-оперативник» убил – убил сначала в себе последнее лицемерие и осторожность и уж после этого – после этого занялся своим истинным прижизненным назначением: стрелять, разумеется – в людей, разумеется – прицельно…
Я тогда об этом говорил – и состояние у меня, помню, было, словно я это говоримое… рассеиваю по всему вселенскому воздуху, по всему человеческому пространству.
А теперь во мне – та досада. Не испытываемая мной ранее.
Словно я говорить-то говорил – а был в это время накрыт каким-то стеклянным непроницаемым колпаком.
Или: я говорил – а все вокруг были скрыты от меня за невидимой, но реальной стеной…
И что же мне делать?..
А надо повторить!
Надо сказать ещё громче.
И надо ещё громче повторить!
Ярославль. Май 2009
Летел я сквозь морозное ночное пространство.
Стоял в темноте, покачиваясь с боку на бок, расставив ноги.
Летел сквозь мороз и ночь – как догадывался – лицом и грудью по направлению движения.
Самое насущное и самое отрадное это для меня нынче: как угодного – лишь бы стремиться.
Ведь впереди у меня целая жизнь!..
Какой она будет?..
Сам, конечно, в шапке-ушанке и сунув руки в карманы застёгнутой шинели.
Какой бы она, моя жизнь, ни была – это, понятно, волнительно… это просто волнительно.
Под грохот, под грохот, под грохот колес – разумелось: лечу сквозь промороженные поля, кусты и звёзды.
Однако, однако, однако…
Что бы в будущем ни было, но я ведь – я.
Даже хочу или не хочу.
И поэтому во мне – и торжество ожидания, и тоска ожидания.
А ныне – лишь бы не скучно было ждать.
Вот же: в одном вагоне – я, в другом вагоне – бомбы.
В этом пустом товарном вагоне – я стою поближе к горячей, величиной с ведро, чугунной печке; а соседний такой же вагон – туго набит авиационными бомбами.
И я стою, ощущая сумасшедшие оборванные рельсы.
И, чувствую в темноте, не моргаю.
