Ещё один солдат и прапорщик валяются, спят или не спят, где-то за моей спиной на досках-нарах.
Там же и мой автомат.
Я дежурю свои два часа. Топлю уж фиолетовую от жара печку – ненасытную и бесполезную: сую в неё палки-рейки, пропитанные какой-то чёрной смолой, их тут же целая куча.
Вот и вся, выходит, служба.
Мне что, я «старик», мне через три месяца на «дембель».
Но я сам вызвался в эту командировку: охранять вагон с бомбами для самолетов с аэродрома, где служу.
Сам напросился – лишь бы помотаться пусть и по рельсовым дорогам, лишь бы побыть, настолько возможно, в одиночестве… лишь бы хоть куда-то из скуки-казармы…
…Утром, чуем, еле катимся… потом, слышим, совсем встали…
Сдвинули тяжёлую дверь. Смотрим, трое, зачарованно с края вагона.
Перед нами – зима, зима, зима…
Чья-то, чья-то… Ведь где мы сейчас?..
Поезд, странно недвижный, словно устал.
Сколько тут будем стоять?..
Позади и впереди – сутки, часы, сутки, часы…
Вчера вечером выпили, само собой, спирту технического – отличного, того самого, противообледенительного, что у реактивного самолета по стеклянному колпаку в морозном полете; закусывали солёным сытным шпиком с хлебом.
И всё бы нормально, только бы сейчас попить.
Воду, конечно, с собой не везём.
Вдоль вагона – пути, пути… дальше – деревья, какие-то дома…
Сколько будет стоять тут наш «товарняк»?.. «Товарняки», как водится, стоят или минутами, или сутками…
Стоим, трое, в проёме двери: и само собой понятно, что пить хочется… само собой понятно, что взять негде… и ещё само собой понятно, что никто не знает – вообще никто не знает, сколько будем тут стоять…
А рядом с этим путём, как раз рядом с нашим вагоном, прямо напротив двери – будка стрелочника. А в будке – большое окно. А на подоконнике – чайник… самый обыкновенный, какой бы и нужен, железный, зелёный…
В нескольких шагах…
И мы молчим.
Ведь в нескольких шагах…
И мы молчим.
Я спрыгнул на снег. Эти несколько шагов совершил. В эту будку обжитую зашёл, этот чайник тяжёлый холодный взял. Из горлышка пил, пил, пил…
Вышел из будки – странное пространство…
Вагона нет!..
Глядь: «товарняк» медленно смещается в сторону… И вагон мой – последний!.. Мой прапорщик и мой солдат стоят в моей двери. И молча глядят на меня.
Я – по-бе-жал.
Бежал, как чувствовал, разрывая всего себя.
Шинель на мне мечется, сапоги на мне злятся; и они – как бы упрямятся: мы не разорвёмся, мы не разорвёмся!..
«Товарняк» надменно стал ускорятся.
Я остановился, всё поняв…
«Товарняк» решительно утянулся в кустах за поворот.
Мгновение лишь стоял, понимая прежде всего, что если ещё мгновение буду стоять, то… то придется думать о чём-то грозном…
Я, повернувшись, поразился: сколько может быть в одном месте параллельных путей!..
И пошёл строго по тем самым рельсам, по тем самым шпалам. – В ту самую сторону. – Лишь бы так.
На конце узла – оказался, как же ещё, стрелочник.
Я ему всё объяснил.
Он, всё поняв, подумал.
Надо бы мне выйти в город, надо бы мне сесть на такой-то троллейбус, надо бы проехать до такой-то остановки… Там будет ещё один узел… И там – может быть, может быть…
И я, конечно, торжественно – на ту ближайшую остановку.
А город тот, известно, сплошь военный, кругом воинские части, на улицах тут и там офицеры.
А я – солдат. И раннее утро. Не в увольнении же я…
На мне даже нет ремня!..
Как стоял ночью, качаясь, у печки – осознавая и мечтая, – таков и теперь. Хорошо ещё, что в шапке.
