Цветные виденья (сборник) - страница 10



И я сказать не могу,
Тетрадки ли жгу перед голым кустом
Иль мусор обычный жгу.
Но лето настанет, и вспыхнет жасмин,
И в белом его огне
Воспомнит пчела и выпьет в помин
Выжженного во мне.

2000

Рождественские бабочки

Наталье Ивановой

В этом лесу не нашли бы волхвы ночлега.
Но, не забывшие с горней средою родства,
Кружатся бабочки, кружатся бабочки снега —
Нежные вестницы русского Рождества.
Кружатся так, что рисуют мне влажные лица —
Мать и Младенца в овечье-воловьем тепле.
…Гусь, начинённый яблоками, лоснится
Лишь на имеющем твёрдый достаток столе.
Есть и такие столы в этой хвойно-дубовой,
Смешанной местности, но не о них разговор.
Мы разговляемся в складчину у Ивановой,
Нашей коллеги, живущей через забор.
Нам обсусоливать беды России обидно,
Вот и болтаем о всяческой ерунде.
Кружатся снежные бабочки так первобытно,
Словно пора не настала заветной Звезде.
Mpут на стекле шестикрылые бабочки снега,
Бабочка сердца трепещет, вопросы тая.
Да неужели Звезда закатилась с неба
За календарное время, за край Бытия?

2000

«Среди игольчатой чащобы…»

Среди игольчатой чащобы,
Как гробы, горбятся сугробы,
И крупнопорист март.
И в этой в подмосковной хмари
На иглах, словно на гитаре,
Играет ветер-бард.
О чём он воет, серый ветер?
Лоснится карт военных веер
Среди игральных карт.
Приснись, приснись жених невесте,
Но только не приснись груз 200.
О чём он, ветер-бард?
Нет, это я во мгле потёртой,
Склонясь над молодостью мёртвой,
И вою и дрожу,
Мне снится: как в сороковые
Грузила трупы молодые,
Так и сейчас гружу.
Оратора сменил оратор,
Арбу сменил рефрижератор,
Похожий на ломбард,
Где не опознаны останки.
И воет, и пустые санки
Толкает ветер-бард.

2000

«Мы, русские, на мифы падки…»

Мы, русские, на мифы падки.
Хоть землю ешь, хоть спирт глуши,
Мы все заложники загадки
Своей же собственной души.
Змею истории голубим,
Но, как словами ни криви,
Себя до ненависти любим
И ненавидим до любви.
Заздравные вздымая чаши,
Клянём извечную судьбу, —
Болит избранничество наше,
Как свежее клеймо во лбу.

2000

«Свистульки, трещотки, звонки, гребешки…»

Свистульки, трещотки, звонки, гребешки, кастаньеты —
Какое в лесу вавилонское разноязычье!
К Создателю птичьи молитвы и гнёзда воздеты,
Отсюда, наверное, все привилегии птичьи.
А что небородные думают о земнородных, —
Не хватит фантазии мне, а тем более знанья.
А птицам известно ль, что несколько точек исходных
Мы взяли у них для старательного подражанья?
Так музыка создана, так создаются поныне
С Икаровых дней все летательные аппараты.
Но прежде – Господни крылатые стражи в пустыне,
И на Арарате – ковчега разведчик крылатый.
Целительна музыка. Флейты, виолы и лютни
Меня примиряют и с тем, что крылаты ракеты.
И я забываю, что дни моей родины люты,
Заслышав свистульки, звонки, гребешки, кастаньеты.

2000

«Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг…»

Жизнь превратилась в сплошной изумрудный досуг.
Лес мне сегодня – и ангел-хранитель, и друг,
Даже дыхание наше взаимообменно.
Но по утрам, если небо гремит многопенно,
Зеленоглазый мой и многотрепетный, вдруг
Страх на меня нагоняет, рассудок скребя:
Створки окна открываю, как створки моллюска, —
Будто бы лес, губы вытянув трубочкой узкой,
Всё содержимое комнаты втянет в себя, —
Втянет, проглотит кровать, гардероб и трюмо,
Кресло и стол, за которым я это письмо
Не дописала тебе и уже не закончу.
Так вот, возможно, густой африканскою ночью
Бросил со страху поэзию нервный Рембо.
В грозы такие в себя прихожу я с трудом,