Александр потёр глаза и отхлебнул остывший кофе. Четвёртая чашка за ночь. На столе громоздились листы с расчётами, пробирки с образцами, журналы с записями. Обычно к этому времени усталость брала своё, и формулы начинали расплываться перед глазами. Но не сегодня.
Сегодня каждая строчка, каждая молекулярная структура были чётче, чем когда-либо. Такая ясность приходит лишь однажды – когда уже нечего терять и всё поставлено на карту. Когда выбор сделан, и остаётся только идти вперёд, не оглядываясь.
"Прости, Роза," прошептал он пустой лаборатории, "я не могу рассказать тебе. Не сейчас. Может быть, когда всё закончится… если я всё ещё буду собой."
Он услышал звук открывающейся входной двери, затем лёгкие шаги Розы в прихожей. Она вернулась на день раньше.
– Саша? – её голос эхом разнёсся по дому. – Ты здесь?
Быстрым движением он спрятал распечатки с результатами анализов в ящик стола и вышел в коридор. Роза стояла там – уставшая после долгой дороги, но радостная, с охапкой каких-то растений в руках. При виде его лица улыбка исчезла.
– Что случилось? – спросила она, подходя ближе. – Ты выглядишь… истощённым.
– Работал допоздна, – ответил он, избегая прямого взгляда. – Не ожидал тебя так рано.
– Последний день был необязательным, – она положила растения на столик и коснулась его щеки прохладными пальцами. – Саша, что-то не так. Я вижу.
В её глазах была тревога, та особая проницательность, которую он научился ценить и одновременно опасаться. Где-то глубоко, за рациональным принятием своего диагноза, за научным анализом возможных путей действия, теплилось глупое, иррациональное желание: упасть в её объятия, рассказать всё, позволить ей разделить этот невыносимый груз.
Но следом пришло воспоминание о её собственной травме, о том, как панические атаки возвращались всякий раз, когда жизнь становилась слишком непредсказуемой, слишком неконтролируемой. Он представил, как эти слова – "У меня БАС, и я умираю" – повлияют на хрупкое равновесие, которое она так упорно выстраивала. Как изменится её взгляд. Как изменятся их отношения, превращаясь из партнёрства в заботу о неизлечимо больном.
Он не мог этого допустить. Только не сейчас, когда она наконец-то начала цвести, подобно тем розам, которые они вместе посадили в саду.
– Просто усталость, – сказал он, заставляя себя улыбнуться. – Идеи не давали спать. Но теперь ты здесь, и всё хорошо.
Он обнял её, чувствуя, как её тело прижимается к нему – тёплое, живое, доверчивое. В этом объятии было столько уязвимой открытости, столько безусловного доверия, что сердце на мгновение сжалось от осознания предательства, которое уже совершалось.
– Я скучал, – прошептал он, и это, по крайней мере, было правдой.
– Я тоже, – она отстранилась, изучая его лицо. – Ты уверен, что всё в порядке? У тебя появилась новая морщинка между бровей.
– Возраст, – пошутил он. – И работа при плохом освещении.
Роза не выглядела полностью убеждённой, но улыбнулась в ответ.
– Ты не поверишь, что я привезла, – она указала на растения. – Bacopa monnieri, прямо из ботанического сада университета, где проходила конференция. Профессор Ковальски лично разрешил взять черенки. Он говорит, что эта разновидность демонстрирует исключительные нейропротективные свойства в экспериментах на клеточных культурах.
Её энтузиазм, её неподдельная радость от новых возможностей для их совместных исследований – всё это было таким острым контрастом с мрачной правдой, которую он скрывал, что Александр почувствовал почти физическую боль.
