Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - страница 14

Азиатская словесность и искусство, соответственно, развертываются под знаком иносказания и декоративности сродни церемонному обхождению (именно обхождению, хождению вокруг да около). Отсюда великая сила и обаяние для азиата благодушно-иронической, часто не без примеси стратегического расчета болтовни, балагурства или просто «вранья» в духе русской хлестаковщины[2], а если говорить шире (но строже), всякого расплывчатого, гадательного рассуждения, где правда перемешана с фантазией. Да и как может быть иначе, если для людей Дальнего, крайнего Востока вещи связываются не правилами логики или даже грамматики (в китайском языке почти отсутствующей), а чистой интерактивностью встречи и заложенным в ней иным порядком миросознания, который выбивает из привычного дуализма субъекта и объекта и заставляет мыслить мир в оппозициях «внутренности внутреннего» (понятие, в Европе известное еще Сведенборгу) и «внешности внешнего», внутренней глубины телесного опыта и его орнаментальности, отчужденного следа. В сущности, то и другое есть тень – вещь всецело декоративная, обладающая только поверхностью, но сообщающая о внутренней, символической толще жизни.

Подлинный исток подобного миропонимания – символизм ритуала с его требованием непрерывного утончения сознания, роста духовной чувствительности. Чем более тонкие различия мы способны осознавать, чем мы чувствительнее, тем ближе к истоку нашего опыта и тем более тонким вкусом и большей способностью к коммуникации обладаем, тем отчетливее мы чувствуем непредсказуемую, но разлитую всюду и неустранимую игру бытия.

Все дело в том, что азиатская мысль верна простейшей, вечно актуальной реальности нашего существования: живому телу и его присутствию в мире. И это единственная реальность, которую невозможно определить, доказать, даже представить. Это тот самый случай, когда прав Уайтхед, назвавший точность определений «подделкой истины» (fake). Есть реальность, о которой можно и даже нужно говорить неточно.

В конечном счете герой Востока, как игрок, мастер или стратег самой жизни, не побеждает природу, а окультуривает ее, при этом угождая ее исконным свойствам. Таков Великий Юй в Китае, направивший течение вод в Поднебесном мире. Таков чиновник Ли Бин, создатель древнейшей ирригационной системы в юго-западном Китае, заставивший Речного бога служить людям. Подобно древнему даосу, который умел воспитывать кротких тигров, потому что никогда ни к чему не принуждал их, Ли Бин только воспользовался естественными свойствами водной стихии.

Веками воспитывавшаяся деликатность дальневосточных народов вытравила из их памяти натуралистические подробности мифа о жертве героя. Даже сановнику-поэту Цюй Юаню, утопившемуся, как требовали приличия, из моральных соображений, согласно легенде, только угрожает быть съеденным водяным драконом, но люди бросают в воду рисовые пельмени, чтобы ублажить дракона и уберечь (sic!) Цюй Юаня.

Итак, жизнь на Востоке, будучи сущностью живой коммуникации, мыслится как начало нравственное, а этот нравственный смысл жизни, в свою очередь, предполагает различные ступени интенсивности переживания, состояния возвышенные и низменные и, следовательно, иерархию форм жизни. Эта иерархия имеет, конечно, внешнюю, формальную сторону, которая очень не нравится современному демократическому поколению западных людей. Восток, написал недавно один американец, «насаждает духовную нищету, которая уместно дополняется почти маниакальным раболепием перед властью». Вообще-то духовная нищета – это не обязательно плохо, о ней и Христос говорил. Нищета позволяет жить с полной непосредственностью и, стало быть, жить подлинно. Истинная власть тоже заслуживает уважения – хотя бы потому, что не выражает ничего личного и частного. А внешняя иерархия, если чем и дополняется, то прежде всего иерархией внутренней, недоступной формализации, лишь символически промысливаемой. Человек различает гораздо больше запахов, чем цветов, безошибочно распознает их даже по прошествии многих лет, но запахи не имеют объективных признаков. Точно так же высшие ступени внутренней иерархии недоступны объективному знанию, носят символические названия и удостоверяются только интуицией и опытом учителя. Но опознаются с непреложной убедительностью.