Как же мы удивились (и смутились, и возгордились), когда на вечерней планёрке Старпеда объявила, что шестой (то есть, наш с Лилей) отряд готов к заезду детей лучше всех! Она не скупилась на похвалу и говорила так искренне (что вообще было ей не свойственно), что даже начальник лагеря, обычно серьёзный и нахмуренный, ласково взглянул на нас с Лилей и улыбнулся в усы. Его сдержанная улыбка и проницательный взгляд небольших зеленоватых глаз с самого первого дня стали для меня лучшей поддержкой и самой желанной наградой за труды. Я как-то сразу, с первых минут нашего знакомства прониклась глубоким уважением к этому человеку. И не ошиблась. Александр Андреич был всегда суров и немногословен, но от него исходила такая энергия, такая подлинная мужская сила и надёжность, что, как бы ни было трудно, что бы ни случилось, при одном лишь его появлении на душе становилось спокойно и легко.
Весь остальной персонал лагеря представлял собой настоящее «маски-шоу». Взять хотя бы вечномалинового, насквозь проспиртованного завхоза Виктора Сергеича. Почему начальник держал на работе этого пьяницу – загадка, но наверное, всё ж таки потому, что несмотря на свое пагубное пристрастие, человек это был действительно хозяйственный. Видели бы вы, как он выдавал нам постельное бельё! Трясся над каждой наволочкой или простынёй, как царь Кощей над золотыми слитками, и орал во всю глотку, если кто-то неосторожным движением или репликой сбивал его со счёта. Орал и начинал считать всё сначала!
А шеф-повар! Эта необъятных размеров дама в белом халате и цветастом переднике командовала отрядом юных поварят, таких же практикантов, как и мы, и Боже мой, как же мы радовались, что мы – не поварята. Отборный мат сыпался на их бедные, увенчанные белыми колпаками головы с утра до вечера! Однако совсем избежать праведного гнева этой горячей женщины и нам не удалось. И кстати, именно по моей вине. Дело в том, что пока в лагерь не заехали дети, мы, вожатые, трапезничали вместе с поварами. Обычно мы вставали из-за стола раньше и, убрав за собой посуду, уходили. Но на второй день мы засиделись за ужином дольше хозяев кухни, а когда стали уходить, заметили, что повара оставили свои тарелки на столе. Только нам и в голову не пришло почему-то убрать за ними, мы отнесли свои чашки к мойке и направились к выходу.
– А посуду вы не хотите убрать?! – загремел нам вслед голос шеф-повара.
Мы остановились и переглянулись в недоумении. Вообще-то, была бы я одна, я бы молча вернулась и всё убрала. Потому как человек я довольно кроткий и безропотный. Но иногда, очень редко, на меня что-то находит, и я начинаю роптать. Как правило, это случается, когда надо заступиться не за саму себя, а за всех. И вот тут мой внутренний командный бунтарь поднял голову, расправил плечи, и я громко возразила:
– За собой мы всё убрали!
Ой…Почему у некоторых людей нет такой кнопочки – для уменьшения силы звука?… Шеф-повару такая кнопочка очень бы пригодилась. От её крика у нас даже уши заложило. Слава Богу, она не материлась. Но децибелы были просто запредельные. И самое ужасное, что кричала она не на всех нас, а именно на меня:
– Да вы только посмотрите на неё! За собой она убрала! А кто тебя здесь кормит, а?! Ишь ты, Жар – Птица какая!!!
Сначала я испугалась, но когда меня вдруг обозвали Жар-Птицей, мне стало весело. Вот так метаморфоза! В школе, да и в институте меня, отличницу и скромницу все считали «серой мышкой», и я настолько сроднилась с этим образом, что такое внезапное превращение в нечто совершенно противоположное меня просто ошеломило. Конечно же, я вернулась и убрала сама всю эту злосчастную посуду. Повариха удовлетворённо умолкла и в дальнейшем, вопреки всем моим опасениям, никаких конфликтов у нас с нею не было. Но Жар-птица, которой меня так неожиданно и щедро окрестили в минуту негодования, осталась со мной навсегда… Она ещё расправит свои золотое оперение, она еще засияет всеми цветами радуги, – спустя много лет, но это произойдёт.
