Брови подпрыгнули на полдюйма.
– Что вы сказали?
Сама не заметила, как произнесла это вслух.
– Насчет стен, – напирала она. – Вы что-то сказали о поющих стенах. Что именно?
– Просто моя мать как-то раз упомянула о седых стенах, что поют далекими часами, – кротко ответила я.
Лицо Перси засияло от удовольствия, что составило резкий и ослепительный контраст с ее обычной суровостью.
– Мой отец написал эти строки. Наверное, ваша мать читала его стихи.
Я искренне сомневалась в этом. Мама никогда не любила читать и уж точно не увлекалась поэзией.
– Возможно.
– Когда мы были маленькими, он рассказывал нам истории, предания о прошлом. Говорил, что, если ходить по замку неосторожно, далекие часы порой забывают спрятаться.
С этой фразой левая рука Перси выгнулась наподобие паруса. Забавный театральный жест, совершенно несвойственный этой резкой и практичной женщине. Ее манера речи также изменилась: короткие предложения удлинились, резкий тон смягчился.
– Он натыкался на них, играя в темных и пустынных коридорах. «Подумайте о бесчисленных людях, которые жили в этих стенах, – говорил он, – которые шептали свои секреты, совершали предательства…»
– Вы тоже их слышите? Далекие часы?
Наши взгляды встретились, и мгновение она пристально смотрела мне в глаза.
– Полная бессмыслица. – Ее губы изогнулись в улыбке-шпильке. – Наши камни старые, однако это всего лишь камни. Несомненно, они многое повидали, но умеют хранить тайны.
На ее лице мелькнула тень боли. Я решила, что она думает об отце и матери, тоннеле времени и голосах, которые доносятся до нее сквозь годы.
– Не важно, – добавила она скорее для себя, чем для меня. – Что толку рассуждать о прошлом? Если подсчитывать мертвецов, недолго оказаться в полном одиночестве.
– Наверное, вы рады, что у вас есть сестры.
– Конечно.
– Я всегда считала, что братья и сестры – подлинное утешение друг для друга.
Снова пауза.
– У вас их нет?
– Нет. – Я улыбнулась и слегка пожала плечами. – Я единственный ребенок в семье.
– Вам одиноко? – Она разглядывала меня, как редкий вид насекомого, достойный изучения. – Мне всегда было интересно, каково это.
Я вспомнила невосполнимую пустоту в своей жизни, те редкие ночи, проведенные в обществе моих спящих, храпящих, бормочущих двоюродных сестер, и свои недостойные фантазии, будто я одна из них, будто я кому-то принадлежу.
– Иногда, – призналась я. – Иногда одиноко.
– Но это и освобождает, надо полагать.
Впервые я заметила, что у нее на шее дрожит крошечная жилка.
– Освобождает?
– Кто лучше сестры помнит ваши старинные грехи?
Она улыбнулась, но тепло улыбки не смогло превратить признание в шутку. Вероятно, она об этом догадывалась, поскольку позволила улыбке погаснуть, кивнула в сторону лестницы и произнесла:
– Идемте. Пора спускаться. Осторожнее. Держитесь за перила. Мой дядя свернул себе шею на этих ступеньках, когда был совсем мальчиком.
– О боже! – На редкость беспомощно, но как еще реагировать? – Какой ужас!
– Однажды вечером разразилась ужасная гроза, и он испугался, – по крайней мере, так рассказывают. Молния вспорола небо и ударила у самого озера. Мальчик закричал от страха и, прежде чем няня успела его поймать, соскочил с кровати и выбежал из комнаты. Глупыш споткнулся, упал и приземлился у подножия лестницы, как тряпичная кукла. Иногда мы воображали, будто слышим по ночам его плач, когда погода была особенно дрянной. Знаете, он прячется под третьей ступенькой. Ждет, когда кто-нибудь оступится. Надеется обрести товарища. – Она повернулась ко мне на четвертой ступеньке. – Вы верите в призраков, мисс Берчилл?
