В субботу, чуть свет, припёрся друг Владимира – Васька Бондарь.
Это был давний друг, сколько он помнил себя, столько он помнил Бондаря. Был Васька длиньше Владимира, но и был тощее, хотя постоянно что-то жевал. Отличала Василия от всех детей любовь к уединению, это походило, скорее всего, на эгоизм. Володю он чуть ли не ревновал, когда тот заводил знакомство или дружбу с кем-нибудь другим, Ваську это злило, но, позлившись, он отходил. Если Васька узнавал место, где хорошо клевала рыба, то кроме своего кореша, Вовки, об этом ни с кем не делился. Если доставал хорошую книгу, давал почитать только другу, а всем другим говорил, что хуже, чем эта книга, он ничего не читал. Была у Василия самая заветная мечта, о которой знал только Владимир, – хотел Васька прославиться не иначе, как на весь мир, не меньше. Он бредил этой мечтой, но пальцем не пошевелил, чтобы начать воплощать её в явь. Ходил и постоянно мял теннисный мячик, дома у него был набор гантелей и гирь, по его мускулам было видно, что сила в парне есть, выносливость тоже, однако на этом всё желание его прославиться заканчивалось. Давно уже Владимир понял, что друг его страшно боится боли. Несколько раз, ещё по несмышленому ребячеству, приходилось драться со шпаной, от первого же удара Васька на своих длинных ногах давал дёру и приходилось Вовке одному за двоих драться с обидчиками. Боялся Васька заболеть, а страшнее всего умереть.
–Ты что, Вовка! Поранят меня, а ты знаешь, сколько всяких микробов? Попадёт инфекция, пойдёт заражение, а врачи наши! Сам знаешь какие! А умирать я боюсь!
Был Васька усидчивый, настырный и целеустремлённый, но по-своему. Он сам избавился от ошибок в диктантах. Историю выучил и знал лучше исторички, прочитал массу специальной исторической литературы. Был безотказным, если надо было куда-нибудь с ним сходить, но только вдвоём и только туда, где не было драк и мордобоя. После 7 класса он уехал в техникум, даже написал раза два другу и прислал ему свою фотографию. А через полтора месяца Бондарь вдруг заявился к Владимиру в гости.
– Ты понимаешь, Володя, вышел я как-то в лес, походил и на душе у меня стало так горько и невыносимо, что я взвыл от тоски. Вспомнил тебя, свой дом. Дождался стипендии и убежал. Не для меня все эти переживания по дому, по тебе, по своим родным местам, лучше я буду здесь жить в бедности, чем мотаться богатым по белому свету и тосковать, взвывая волком.
– А служить, Вась, как будешь?
– А меня не должны взять, у меня к призыву зрение будет -5, не меньше, я уже стал себе зрение портить, три года мотаться где-то я не хочу, – объяснил он и показал Владимиру чьи-то очки, которыми он и портил зрение.
– Дурак ты, Васька! Такое зрение потеряешь. Дурак!
Странности Василия становились всё оригинальнее. Он окончил курсы комбайнёров, но работать комбайнёром не стал: – Ты что! А вдруг я сломаю комбайн! Посадят же! В нём знаешь сколько деталек? Каждая может сломаться, а во время жатвы за это и статью пришить могут. Лучше уж умереть, чем в тюряге доходить, там из меня могут и Василису сделать.
О работе в шахте он и говорить не мог без содрогания: – Силикоз уже унёс мужиков без счёта, на кладбище, половина бывших шахтёров. Все наши знаменитости давно посгнивали, а кто жив, те ждут своего смертного часа. Не надо мне больших денег, мне здоровье превыше всего.
Учился он в это время в педагогическом училище, но работать учителем не хотел: «Да я их поубиваю, да я не знаю, что я с этими учениками сделаю, если они начнут выводить меня из себя. А за это посадить могут. Сидеть же я не хочу».
