Читать онлайн Александр Крживецкий - Далекое и близкое

© Александр Крживецкий, 2019

ISBN 978-5-4496-3761-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Крживецкий

Все началось со сказки С. Т. Аксакова «Аленький цветочек». (Сказка ключницы Пелагеи)1. Затем я прочел его автобиографическую трилогию – «Семейная хроника», «Воспоминания» и «Детские годы Багрова-внука».

Это произошло в далеком 1955 году в доме подруги моей бабушки Агриппины Петровны – тети Нюси (Анны), жившей в г. Краснодаре на ул. Шаумяна, напротив Главпочтамта. Она была сестрой князя Юрия Любовецкого (друга философа и мистика Георгия Гурджиева), подругой красавицы Августы Миклашевской – актрисы Камерного театра, последней роковой любви Сергея Есенина.

Нюся еще до революции с «золотым шифром» закончила Смольный институт в Петербурге, а затем Лазаревский институт восточных языков в Москве, в совершенстве владела французским, немецким, английским, турецким языками, бегло говорила на фарси, великолепно знала историю Российской империи, историю Французской революции, историю морского пиратства, играла на кабинетном рояле Листа, Генделя, Шумана, пела русские романсы:

Она громогласно ругала Советскую власть, всех вождей мирового пролетариата считала шпаной и предрекала неминуемую гибель Советской России. Беспощадно курила папиросы «Огонек», пила водку и ругалась матом как московский биндюжник. Видимо она каким-то двадцать шестым чувством понимала, что НКВД забирает и отдает под суд не тех, кто громко говорит, а тех, кто шепчется по углам.

Интересно то, что облик этой женщины-преподавателя неразрывным сочетанием утонченной интеллигентности с разнузданностью протестного поведения, вполне соответствовал всеобщему закону действительности о единстве и борьбе противоположностей. Но это я стал понимать гораздо позже. А тогда, именно она сумела пробудить во мне интерес к истории и литературе.

Тетя Нюся рассказала, что 2 июня 1816 года в Москве, в храме преподобного Симеона Столпника4 обвенчались 25-летний сын оренбургского помещика коллежский секретарь Сергей Аксаков и 23-летняя дочь отставного суворовского генерал-майора Ольга Заплатина. В браке родились четыре сына и семь дочерей: Иоанн, Константин, Григорий, Михаил, Вера, Ольга, Надежда, Любовь, Анна, Мария, София. Не зря Сергея Тимофеевича называли «великим семьянином». Но, конечно, сердцевиной этого внутреннего семейного лада и гармонии была, несомненно, и Ольга Семеновна Аксакова (Заплатина).

Все свои основные произведения С. Т. Аксаков написал уже находясь в преклонном возрасте, но самое удивительное, что и «Аленький цветочек», и «Семейная хроника», и «Детские годы Багрова-внука» созданы слепым человеком! Сергей Тимофеевич Аксаков к шестидесяти годам совершенно ослеп, и свои произведения он не писал, а рассказывал, диктовал близким. Чаще всего записывала отца старшая дочь Вера. В воссоздании словом повседневного семейного лада Аксаков был первым в русской литературе и его семейные хроники оставили в моей душе сильное впечатление.

Как писал уже в наше время известный журналист Дмитрий Шеваров: «Нет в нашей классике ничего более актуального и насущного, чем аксаковская семейная сага („Семейная хроника“, „Детские годы Багрова-внука“, „Наташа“)».5

Должен предупредить, что я никогда не придавал своей персоне слишком большого значения, чтобы, впав в соблазн, публично рассказывать другим эпизоды из моей жизни и жизни моих предков. Что-то должно было случиться, чтобы я решился на такой шаг. И таким импульсом, подтолкнувшим меня к написанию семейной хроники, стали настоятельные просьбы ближайших родственников Екатерины и Игоря Берлинских (младшей дочери и зятя) – просто у них такое хобби – заряжать энергией других, наставлять и поучать). Хотя, сами посудите, – это же крайне несправедливо приставать к старику: напиши, да напиши, отвлекая его от созерцания истины на дне бокала. Об этом хорошо писал когда-то Стефан Цвейг:

К тому же, честно говоря, страшновато было взяться за перо. Однако, просматривая материалы о большой семье Аксаковых, в дневниковой записи Веры, старшей дочери писателя, я встретил фразу: «Один миг любви, и все недоступное, все ужасное и несовместимое, все становится близко и доступно… все ясно, светло и блаженно…» – так и появились эти заключительные для моего возраста записки (мне за семьдесят) и задуманы они как последние в жизни, с тайной надеждой оттянуть их завершение лет этак на 10. Попутно замечу, что у меня нет патологической страсти к преувеличениям, – просто раньше думал, что я весь такой бодрый и здоровый, проживу долгие годы и умру, когда захочу, но потом понял, что меня могут и не спросить. Тарантас времени непременно доставит к «последнему приюту» в назначенное время. Вот потому я и вынужден поторопиться. Впрочем, если хорошо подумать, смерть – это присоединение к большинству, а жизнь человеческая – повторяющаяся неповторимость бытия, единственность из миллионов, союз фактов и вдохновений, ощущение жизни и гибели, иронии и печали, проще – это перекресток судеб. Можно и по-есенински: «Жизнь – обман с чарующей тоскою…».

Но как писать о самом себе, родимом? Хорошо – вроде неприлично, а плохо – не хочется. Скорей всего, – буду писать о других, о тех, кто окружал меня в жизни, с кем я общался, дружил, работал, путешествовал, чьи рассказы слышал. Не всех я упомянул, не обо всем рассказал, выбрал то, что необычно и интересно, в первую очередь, для меня (в этом прелесть положения автора – право выбора).

В юности меня учили стремиться к осуществлению своей мечты. Многое я успел, еще больше у меня не получилось, но особых комплексов по этому поводу у меня нет. Жил, как все в СССР – учился (в школе, в вузе), работал, служил в армии, путешествовал, создал семью, воспитал дочерей, вожусь с внуками. Говорят, что нельзя хвалить день, пока не наступит вечер. Мой вечер жизни уже наступил.

Справедливости ради, нужно отметить, и это многие замечали, – я рассказываю лучше, чем пишу. Скорее всего, слушателей привлекает мое раскатистое «Р», – я сильно картавлю. Когда я начинаю говорить, создается впечатление, что все вороны мира слетелись на симпозиум. Ну, это я так, к слову.

Все, о чем я рассказал, было так давно, что, многие нюансы, детали, вполне вероятно, ускользнули в небытие, хотя основная канва событий, надеюсь, вполне сохранилась. Но как воспримут мои откровения читатели: хорошо или прохладно, с иронией?

Мне же только осталось до конца, как сказал поэт, «исполнить свой жребий на флейте пронзительных дней».8

В отличие от знаменитого артиста Бориса Сичкина (он же Буба Касторский: «Я из Одессы! Здрасьте!»), утверждавшего, что по происхождению он дворянин, так как родился во дворе, род наш ведет свое начало от помещиков Подольской губернии (Родословная книга Подольской губернии, I часть).

Фамилия – Крживецкий (или боковая ветвь – Крыжановский, – близкие родственники с 1786 года) – польская, многозначительно указывающая на то, что предки наши были служителями католической церкви – ксендзами, так как «Крыж» – «Крест», а «Живе» (zywie) с польского языка – «питание», то есть, – «крестом живущие».

В семье сохранялось устойчивое предание о том, что в 1808—1809 годах мой пращур Максим Константинович Крыжановский успешно командовал батальоном в военной кампании против Швеции (последняя Северная война). После победы над грозным соседом, Россия присоединила к себе Финляндию. Позже батальон Максима Константиновича был переформирован в Лейб-гвардии полк, получивший имя Финляндского, а его командир – звание полковника. Это был бравый офицер богатырского роста, темноволосый, с роскошными бакенбардами, волевым взглядом и трубным командирским голосом.

Почетным командиром полка, или, как говорили тогда, Шефом полка, в то время был Великий князь Цесаревич Константин Павлович. Полк состоял из трех егерских батальонов и квартировал на Косой линии Васильевского острова в Санкт-Петербурге.

Мой пращур, командуя полком, участвовал в Бородинском сражении (во французской истории – битва у Москвы-реки, фр. Bataille de la Moskova). Битва состоялось 7 сентября 1812 года у деревни Бородино, в 125 км к западу от Москвы.

В районе деревни Семеновской полк стойко отражал атаки тяжелой французской кавалерии, а затем, в ходе сражения, был переброшен на правый фланг и штыковой атакой выгнал вестфальцев из Утицкого леса.

Помните, у Лермонтова:

В этом бою адъютантом командира Лейб-гвардии Финляндского полка был штабс-капитан Александр Гаврилович Огарев, родственник Н. П. Огарева, друга и соратника А. И. Герцена. Восхищаясь выносливостью и мужеством наших солдат, Александр Гаврилович записал в своем дневнике: «Не знаешь, когда они спят, когда едят. Вот и каша готова, а тут француз напирает. Приказ отходить. Каша вываливается из котлов, солдаты грызут сухари, бодры и веселы».10

В то же время, ужасное свидетельство о результатах действия русской артиллерии в этой битве оставил французский лейтенант Мишель Комб: «…стараясь увидеть что-нибудь в окружавшем нас облаке дыма и пыли, я почувствовал как кто-то схватился обеими руками за мою ногу и цеплялся за нее с крайними усилиями. Я уже был готов освободить себя ударом сабли от этого крепкого объятия, как увидел молодого, замечательно красивого польского офицера, который, волочась на коленях и устремив на меня свои горящие глаза, воскликнул: «Убейте меня, убейте меня, ради Бога, ради Вашей матери!». Я соскочил с лошади и нагнулся к нему. Чтобы обследовать рану, его наполовину раздели, а затем оставили, так как он не в состоянии был выдержать переноски. Разорвавшаяся граната отрезала ему позвоночник и бок; эта ужасная рана, казалось, была нанесена острой косой. Я вздрогнул от ужаса и, вскочив на лошадь, сказал ему: «Я не могу помочь Вам, мой храбрый товарищ, и мой долг зовет меня». «Но Вы можете убить меня, – крикнул он в ответ, – единственная милость, о которой я прошу Вас». Я приказал одному из моих стрелков дать мне свой пистолет… и, передав заряженное оружие несчастному, я удалился, отвернув голову. Я все же успел заметить, с какой дикой радостью схватил он пистолет, и я не был от него еще на расстоянии крупа лошади, как он пустил себе пулю в лоб…»