Дама и лев - страница 17

Она упала на колени у колодца и беззвучно разрыдалась. Запах чёрной земли и мокрой травы показался ей более острым и реальным, чем когда бы то ни было, как будто жизнь вокруг стала ярче и мощней в противовес её мрачной невольничьей судьбе. Надо было искать выход, ведь лучше умереть, чем оказаться взаперти за глухими стенами и стать такой же глухой и слепой к окружающему миру. Она сложила руки и прошептала те же слова, которые повторяла всего лишь час назад. Inviolata, integra et casta est Maria. Богоматерь Дева Мария, одна ты непорочная из женщин. O Mater alma Christi carissima. Стены колодца казались очень высокими, такими же, как Святое распятие, символ Бога в лоне Земли, символ Того, кому могла она вручить свою судьбу и позабыть обо всём, что случилось в последние часы. Quae sola inviolata permansisti. В Нём искала она силы для того, чтобы решиться жить или умереть. Te nunc flagitant devota corda et ora, nostra ut pura pectora sint et corpora. И пришёл ей ответ на её молитву. O benigna! O Regina! O Maria! Аэлис поднялась с колен и вытерла слёзы. Она заглянула в глубь колодца, где вода была так черна, что даже луна не отражалась в ней. И отправилась обратно в свою келью. Каждый шаг по каменным плитам, казалось, возвращал её к жизни.

– Вы не передумали? – спросил Филипп, опоясываясь мечом.

– Нет. И ответ мой будет неизменен, даже если вы спросите меня об этом в четвёртый раз, – добавил аббат.

– Жаль, что вам придётся претерпеть всё это, отец, – сказал Сент-Нуар, усмехнувшись сквозь зубы, – Но я благодарен вам за помощь.

– Не стоит благодарности. Возможно, вы ещё пожалеете о том, что я с вами.

Монастырь остался позади, а с ним приор и группа дрожащих монахов в белых одеяниях, вышедших проводить аббата в час, когда солнечные лучи ещё не успели упасть на дорогу. К путешественникам присоединился и молодой новиций, которому поручено было опекать и охранять в дороге старого аббата, хотя судя по тщедушному виду юноши, ему вряд ли случалось ранее покидать стены монастыря, и казалось, что его самого придётся защищать в пути чуть ли не от каждой мошки. В кожаной сумке юноша вёз с собой пучок травок для заживления ран, от боли в ногах, от коросты и прочих дорожных неприятностей; он цеплялся за узду коня своего наставника так отчаянно, будто прикосновение к этим ремешкам придавало ему сил. Аэлис чуть не рассмеялась, когда, напуганный громким ржанием коня, юноша споткнулся и упал ничком. Все его тщательно увязанные травы разлетелись по земле, и конь прошёлся по ним копытами, запачкав глиной. Новиций встал и растерянно оглянулся на своего аббата, а Л’Аршёвек тут же принялся с удовольствием над ним подшучивать:

– Мой добрый frater Рауль, я же говорил вам, что ни к чему брать с собой в графство Першское столько трав. В конце концов, – продолжал он, поглядывая искоса на Сент-Нуара, – оттуда либо вернёшься живым, либо уж никогда не вернёшься. И тут никакие снадобья не помогут.

– Аршёвек! – воскликнул аббат, едва сдерживая гнев, – Оставьте моего новиция в покое. Как вам не стыдно!

– Excusatio, дорогой аббат. Близость к замку наших добрых соседей Суйеров наполняет моё сердце радостью и заставляет умолкнуть столь часто звучащий в моей душе глас осмотрительности, – ответил Луи с ироническим блеском в глазах.

– Осмотрительность в вашей душе, Аршёвек, не назовёшь частым гостем, – проворчал аббат.