Дама и лев - страница 18

– Досточтимый аббат…

– Помолчите! – воскликнул Сент-Нуар. – Мы уже почти приехали. Приберегите пыл на будущее. Нам ещё найдётся, о чём поговорить, не беспокойтесь.

Хмурый патриарх, возглавлявший кавалькаду, обернулся на своих спутников, и, глядя на него, они заметно приуныли. Озэр не проронил ни слова с тех пор, как они выехали из Мон-Фруа, а теперь смолкли и все остальные. Не было слышно ничего, кроме глухого стука подков по бурой земле и шуршания приминаемой травы. Аэлис не смогла сдержать дрожи, когда силуэт Суйерского замка вдруг показался за поворотом.

Долина, по которой ехали всадники, имела вид обычный для графства, выросшего вокруг железных, медных и соляных приисков. То тут, то там в унылой дали возвышались красноватые холмы и тёмные трубы, из которых валили дым и пар от кузен и плавильных котлов. Не было ни засеянных полей, ни огородов, ни садов, ни сосновых рощ, а деревья, росшие по одну сторону дороги, скорее напоминали забор из голых стволов, где путнику негде было укрыться от дождя и от солнца. И именно тут, посреди чёрной равнины, на самом высоком холме, который только нашёлся в округе, и поселилось семейство Суйеров. Аэлис перекрестилась, подумав, что ад, вероятно, смахивает на это место. Однако она вынуждена была отметить для себя, что замок Суйеров с виду куда более внушителен, чем Сент-Нуар, хотя бы потому, что на подходе к нему приходилось принуждать коней карабкаться по крутой узкой тропе, и нужно было задрать голову, чтобы увидеть его надёжно охраняемые высокие каменные стены. Солнце уже стояло высоко, так что можно было оценить мастерство строителей и их познания в военном деле: большую часть дня, благодаря правильной ориентации построек, солнечные лучи должны были бить в глаза тем, кто захотел бы взять замок Суйер штурмом, как будто сам Господь был союзником тех, кто жил в нём.

Подъехав к воротам, Сент-Нуар приказал остановиться и громко заявил о своём прибытии:

– Сент-Нуар – Суйеру! Я явился принести соболезнования старому другу в связи с кончиной наследника. Отворите ворота! Я и мои спутники просим гостеприимства.

Озэр и Л’Аршёвек выпрямились в сёдлах, нарочно держа руки на виду, но ни на секунду не расслабляясь и не спуская глаз со стражников, охранявших огромные деревянные ворота. Дул сильный ветер, будто бичом хлеща гору и раздувая плащ Аэлис. Аббат смотрел вперёд, не разжимая губ, а его новиций бормотал молитву с таким видом, будто не надеялся пережить этот день. Сент-Нуар подождал и, видя, что в замке нет никакого движения, пустил своего коня в пляс на месте и обнажил меч. Аэлис задержала дыхание и показала жестами, что хочет что-то сказать, но аббат знаками велел ей молчать. Филипп поднял меч вверх, и лезвие ослепительно блеснуло прежде, чем с размаху вонзиться в глинистую почву чуть не на треть. Протекло несколько нескончаемых мгновений, наконец заскрипели петли, и ворота распахнулись. Глуховатый тусклый голос приветствовал их из полумрака внутреннего двора крепости.

– Всегда спокойнее видеть вас безоружным, Филипп. Спасибо, что пришли утешить меня в ужасном испытании, ниспосланном мне Господом.

– Ваши посланцы в точности повторили ваши слова, а я выполнил вашу волю, – сказал Сент-Нуар, твёрдо взглянув в глаза собеседнику.

Аэлис никогда не видела своего отца таким неприветливым, точнее, никогда его взгляд не был таким непроницаемым, будто сам он стал человеком-крепостью, несгибаемой и неприступной для чужой воли. Она почувствовала гордость за него, а собеседник, напротив, показался ей самым отвратительным старикашкой, какого она видела в жизни, кроме, разве что, прокажённых, которые в праздники толпились у сентнуарской часовни, выпрашивая милостыню. У этого не было гнойных язв на руках, и он не закрывал лица капюшоном, но кожа его напоминала сморщеный пергамент цвета миндального молока. На увядшем лице старика, словно на искорёженной маске, едва угадывалось смутное сходство с мягкими чертами его покойного сына Жиля. Кожа Жиля была мягкой и розовой, а кожа отца казалась жёсткой и холодной. Его губы и глаза – единственные цветные пятна на лице – отличались неприятным красноватым оттенком. Казалось, что кровь приливает к ним сильнее, что без сомнения указывало на чувственный темперамент. По крайней мере, так говорилось в книгах, запрещённых ей отцом Мартеном, которые Аэлис, однако, с увлечением листала в часы одиночества, отдыхая от прялки и веретена. Она опустила глаза, стараясь не думать об аппетитах этого бледного старца. Неожиданно он вдруг воспрял, будто напитавшись энергией от своих гостей, и приблизился к ним, опираясь на узловатую палку из тёмного дерева.