– Тогда уберут его, вашего Плаксина, – сказал убежденно Северьян. – На таком месте хороший человек не удержится.
В разговор вмешался Сазанов:
– Плаксин просто хитрюга. Я его уже раскусил. Он бы давно всю «политику» в гроб загнал, да за свою шкуру трясется. Знает, что это даром не пройдет. В момент ухлопают, в любом месте достанут. Вот он и старается «политику» не задевать.
– Да как же они его достанут, если сами за решеткой сидят? – хитренько ухмыльнулся Северьян, решивший, что Сазанов малость заврался.
– Из-под земли достанут, а убьют. И не они это сделают, а их дружки ухлопают, товарищи с воли. У них это дело здорово поставлено. Раньше я, до Горного Зерентуя, в алгачинской тюрьме служил. Был у нас там начальником Бородулин. У него так было: на кого политические не жалуются, тот плохой надзиратель, того раз-два и по шапке… Приструнил Бородулин «политику» крепко, розгами наказывал, человек пять до самоубийства довел. От высшего начальства к каждому празднику благодарность имел и наградные. Его многие предупреждали, что даром это не сойдет. А он только посмеивался… И что же ты думаешь? Перевели его из Алгачей с повышением в Россию, начальником псковской тюрьмы назначили. Там его, как миленького, насквозь и продырявили из револьвера и записку на грудь положили, что убит, дескать, за издевательство над политическими в Алгачах… А от Алгачей до Пскова шесть тысяч верст. Стало быть, длинные руки у них, ежели на таком расстоянии достают… Да и не один он так поплатился. Начальника каторги Метуса недавно в Чите ухлопали. Подошел к нему на вокзале офицер, спросил: «Вы, кажется, полковник Метус?» И только успел тот головой кивнуть, как уже сидело в нем две горошины из стального стручка.
– Неужели офицер убил?
– Какой там, к черту, офицер! Кто-нибудь из революционеров так вырядился.
– И не поймали его?
– Поймаешь таких… Он словно сквозь землю провалился.
Роман был поражен всем услышанным от надзирателей. Он не подозревал, что совсем недалеко от Мунгаловского идет своим чередом такая большая, непонятно грозная жизнь.
Меж тем вода в котле закипела. Роман, жадно слушавший разговор, бросил в котел горсть зеленого чая и щепотку соли. Когда чай напрел, он снял котел с тагана и поставил возле холстины с едой. Прокоп разлил водку и первую кружку поднес Северьяну. Прежде чем принять ее, Северьян покуражился:
– Однако оно и не к чему бы… Да уж ладно, выпью за компанию. – И, не зная, с чем поздравить надзирателей, просто сказал: – Ну, с приездом вас.
Выпив водку, он решил не ввязываться больше в разговоры с надзирателями. Пусть живут, как им любо. Но после третьего подношения не вытерпел и сказал Прокопу, что ходить в надзирателях все-таки не казачье дело.
– Не казачье, говоришь, дело? – заговорил Прокоп. – А по-моему, только казаку и ходить в надзирателях. Он хоть в тюрьме и не служит, а должность у него тоже собачья. Недаром его нагаечка в любом городе посвистывает, и песенки про нее распевают. Не слыхивал?
– Не доводилось.
– Песенка не в бровь, а прямо в глаз… В девятьсот пятом наш полк стоял в Чите на Песчанке. Стыдно теперь вспомнить, что мы делали там… Недаром рабочие на Чите-Первой нашим братом, казаком, ребятишек пугают, – закончил он ожесточенно и вылил в свою чашку остаток водки.
Северьян возразил ему, что там он был не по своей воле, а служба заставила. Прокоп на это сказал, что и в тюрьме он не по своей воле. Когда жрать-пить хочешь, в любую петлю голову сунешь. Но Северьяна его слова не убедили. Он запальчиво крикнул:
