– Ну, уж чем каждый день на чужое горе да беду смотреть, так лучше по миру идти!
– Рассуждаешь ты хорошо, – ответил ему Прокоп. – Только не все так думают. Ты думаешь, поймали бы вчера двоих на Борзе, если бы не байкинцы? Они на них, сонных, наткнулись и скрутили.
Северьян раздраженно махнул рукой:
– Не докажешь ты мне все равно.
– Давно ли ты так рассуждать стал? – усмехнулся Прокоп.
– Я всегда так думал.
– Ну, не ври, брат. Раньше, глядишь, по-другому толковал, пока Василий не сел в тюрьму.
– Какой это Василий? – спросил Сазанов.
Прокоп захохотал:
– Да ведь у Северьяна брат в Кутомаре сидит. Восемь лет ему приварили. Служил он в Чите, да и спутался там с «политикой» этой самой.
Сазанов с удивлением поглядел на Северьяна и отодвинул от себя только что налитую кружку чая. Подвыпивший Северьян не заметил происшедшей в нем перемены и сказал:
– Как хотите, а собачья ваша должность.
Сазанов, покраснев, резко оборвал его:
– Лучше уж надзирателем быть, чем каторжником! – И, поднявшись в земли, сказал Прокопу: – Ну, Носков, поехали. Попрохлаждались с твоими посёльщиками, хватит.
– А может, заночуем здесь?
– Нет, надо ехать. Давай собирайся.
– Ехать так ехать, – согласился Прокоп. – А только, по-моему, лучше бы здесь заночевать.
На востоке уже начинало белеть, когда надзиратели тронулись с улыбинского табора. Роман, отпускавший быков на кормежку, слышал, как, отъехав в кусты, Сазанов принялся ругать Прокопа:
– За каким ты меня чертом сюда затащил? С такой родней водиться я тебе не советую.
– Да ведь Северьян-то мне кум.
– А ты от такого кума держись подальше, – услыхал Роман последнее, что донеслось до него из-за кустов.
«Вот собака», – подумал он про Сазанова, но отцу, чтобы не расстраивать его лишний раз, ничего не сказал.
Просторный и прочный, на сером фундаменте дом – лучший в поселке. Стены его обшиты смолистым тесом, карнизы украшены тонкой резьбой. На зеленой железной крыше белеют высокие трубы. В больших окнах нижние стекла цветные. В солнечный день они сверкают, как драгоценные камни. Двухсаженные заплоты ограды и створы широких, крытых тесом ворот выкрашены синей краской. Двор посыпан желтым речным песком. Над ним, от веранды и до амбаров, протянута проволока. По ночам, громыхая цепью, вдоль проволоки мечется волкодав, лающий хриплой октавой.
Много лет тому назад стояла на этом месте осиновая избушка с окошком из мутной слюды. На рыжем корье ее крыши торчали полынные дудки, стлался кудрявый мох. В избе проживал с женой и сыном охотник Илья Чепалов.
Однажды, на исходе мглистого дня, по зимнику, розовому от заката, возвращался Илья с охоты. Он вез притороченного ремнями к седлу гурана с ветвистыми рогами. В четырех верстах от поселка, у заросшей шиповником и орешником сопки повстречалась охотнику волчья свадьба. Бежать было некуда: слева – крутая, почти отвесная сопка, справа – непроходимый, в саженных сугробах тальник, а за спиной – синеватый и скользкий лед озерка, по которому можно было проехать только шагом. Волки были в тридцати-сорока шагах. Они скучились на дороге, готовые каждый миг кинуться на человека, в клочья разнести коня и его самого. Обливаясь холодным потом, перекрестился тогда Илья и вскинул на сошки кремневый штуцер.
Целился он в волчицу.
Он знал, что, если убьет ее, будет спасен. Потеряв самку, звери трусливо убегут прочь. Их связывает и держит в грозной стае только темная сила соперничества и страсти.
