– Для тебя, видать, человека убить, что курицу зарезать. Наловчился.
Сазанов огрызнулся:
– А что же мне, по-твоему, делать было?
– Да уж только не убивать. Никуда бы он не девался…
– Ладно, помолчи. Я свою службу знаю.
– Сдох бы ты с твоей собачьей службой, – бросил Епифан и, плюнув, отошел от него.
В суматохе все забыли про второго каторжника, давно стоявшего среди кочек на коленях с поднятыми вверх руками. Руки его тряслись, зубы выбивали дробь. Когда о нем вспомнили и Прокоп стал подходить к нему, он взмолился:
– Сдаюсь. Не убивайте.
– Не убью, не бойся. А только добра теперь, паря, не жди. Если не запорют на кобылине, то в карцере уморят… Пойдем давай.
Каторжник поднялся. Попробовал идти, ноги его подкашивались. Тогда он попросил Прокопа:
– Дал бы закурить мне. Может, силы у меня прибавится. Я ведь трое суток корки хлеба не видел.
– Бегать не надо было. Иди, иди… – и Прокоп подтолкнул его, но тут же потянулся в карман за кисетом.
* * *
Назавтра Андрей Григорьевич на верстаке под сараем долго обтесывал и выстругивал лиственничные брусья – один потолще и подлиннее, другой покороче и потоньше, и два совсем маленькие. Потом сколотил из этих брусьев восьмиконечный крест и врезал в него маленькое медное распятие. Покончив с работой, кликнул из избы Романа и Ганьку.
– Унесешь на себе за речку? – спросил он Романа, показывая на крест.
– Донесу. А зачем нести его туда?
– Там русского человека убили. Братская кровь там пролилась. Вот и поставим мы крест на той крови, по старому христианскому обычаю.
– А не нагорит за это от атамана?
– Пускай нагорит, а крест я поставлю.
Не сказав больше ни слова, поднял Роман на плечо крест. Ганьке Андрей Григорьевич приказал взять лопату, и пошли они гуськом за речку. Впереди шел, опираясь на суковатый посох, старик, за ним Ганька, а за Ганькой тяжело ступал Роман с крестом на плече.
Среди зеленых болотных кочек, где густо цвели яркие желтые цветы болотной калужницы, поставили Улыбины этот простой деревянный крест на могиле Сохатого. И долго стоял он там, навевая печаль на сердце каждому проезжему и прохожему.
Когда Чепаловы возвращались из Нерчинского Завода, у перевала к Мунгаловскому нагнал их станичный атаман Михайло Лелеков на взмыленной тройке. Он торопился куда-то по делу, в руках у него была насека в кожаном буром чехле. Поравнявшись, белоусый, невысокого роста, крепыш Лелеков прыгнул из тарантаса, рысцой подбежал к Чепаловым, поздоровался за руку.
– Куда это гонишь? – полюбопытствовал Сергей Ильич.
– К вам, паря, в Мунгаловский. Гости нынче у вас будут. Надо насчет ужина и квартиры покумекать.
– Что за гости?
– Сам атаман отдела катит.
– Вот как! А по какой надобности?
– Места осматривать будет. Если окажутся подходящими, так у вас в этом году шибко весело будет.
– С чего бы это?
– Летние лагеря устроят. От наказного из Читы распоряжение вышло. Будут казаков со всего отдела обучать.
– Гляди ты… Громкая новость. А насчет квартиры того… наказной может у меня остановиться.
– Вот и хорошо. А я только хотел тебя об этом просить.
– Чего же просить… Пожалуйста, с полным удовольствием.
– Значит, одна гора с плеч. Теперь только о встрече забота. Он ведь вот-вот будет. Распек меня нынче здорово: «Поезжай, говорит, распорядись. Я через час после тебя выеду, поэтому, говорит, изволь поторопиться». Садись-ка, Сергей Ильич, ко мне, да погоним. Алеха и один доедет.
