Проезжая мимо улыбинского дома, Прокоп увидел на крыльце Андрея Григорьевича, глядевшего из-под руки на заречье, откуда доносились выстрелы. Он остановился. Сняв с головы фуражку, поздоровался.
– Здорово, здорово, надзиратель, – недружелюбно отозвался Андрей Григорьевич.
На том берегу Драгоценки, в заросшем лопухами русле старицы, лежало и сидело человек пятнадцать мунгаловцев. Они лениво переговаривались и без конца курили. Прокоп и Сазанов спешились, расспросили их и, низко пригнувшись, стали пробираться старицей к болоту. За ними увязался Никула Лопатин, досаждая Прокопу рассказом о своем геройстве. «Вот привязался, и выберет же времечко», – подумал про него с раздражением Прокоп. Но чтобы Никула не подумал, что он трусит, Прокоп поддерживал с ним разговор. Так добрались они до изгиба старицы, где на склоне пологого каменистого берега, в какой-нибудь сотне шагов от засевших у болота каторжников, лежал с казаками Каргин. Он уговаривал их броситься на каторжников, у которых, по его расчетам, все патроны были расстреляны и их легко было захватить живьем. Но казаки угрюмо отмалчивались. Они не хотели рисковать собой. Они жалели напрасно потерянный день и требовали, чтобы Каргин поскорее отпустил их домой. Громче всех выражал свое недовольство Епифан Козулин, сидевший под суковатой березой.
Увидев надзирателей, сопровождаемых Никулой, Каргин обрадовался. С надзирателями дело должно было пойти скорее. Он весело приветствовал их и сразу же начал объяснять обстановку.
– Каторжники прижаты к болоту и окружены. Их всего двое.
Он показал сперва на кочки, за которыми каторжники отсиживались, потом на кусты вправо, где сидели другие казаки. После этого принялся жаловаться Сазанову, в котором увидел старшего, на посёльщиков.
Епифан, услыхав его слова, угрюмо сказал:
– На черта сдалось нам подставлять лоб под пули. Жалованья нам за это не платят. Вот с надзирателями и попробуй беглых живьем забрать. Эти люди к тому и приставлены. А наше дело – десятое. Нам стараться не из-за чего.
Казаки, хитренько посмеиваясь, подмигнули друг другу и уставились на Прокопа и Сазанова откровенно насмешливыми глазами. Каргин попробовал было прикрикнуть на них, но только пуще разжег их недовольство. Казаки все вдруг обрушились на него и надзирателей. Даже Никула, и тот не отставал от них. Ухмыляясь, он заявил, что посмотрит, как будут кланяться пулям надзиратели.
Прокоп вопросительно взглянул на Сазанова. Тот кивнул ему головой и решительно полез из старицы на берег. Надев на дуло винтовки фуражку и помахав ею, он поднялся во весь рост и стал кричать каторжникам, чтобы они сдавались. В ответ с болота выстрелили. Пуля щелкнула о камень-окатыш у него между ног и рикошетом ударилась о ствол березы. Кусок оторванной пулей коры щелкнул в макушку Епифану. Епифан живо скатился вниз и, сняв картуз, принялся ощупывать голову, косясь на березу. Казаки, увидев, что Епифан невредим, но синие штаны его порваны на коленях, принялись хохотать.
Сазанов, шарахнувшись от пули, упал за куст и, втягивая голову в плечи, пополз вперед. Прокоп понял, что тот готов теперь на все. Понял это и Каргин. Не сговариваясь, поползли они с Прокопом вслед за Сазановым, который, ожесточенно двигая локтями, перебирался от кочки к кочке. Когда до каторжников осталось шагов пятьдесят, он снова крикнул:
– Эй, на болоте!.. В последний раз предлагаем сдаться.
