Оттуда крикнули:
– Если жизнь дорога, так не лезь. Живо черепок продырявим…
По голосу Прокоп узнал, что на болоте отсиживается Яшка Сохатый, самый отпетый из зерентуйских «иванов», бегавший с каторги четыре раза и приговоренный в общей сложности к пятидесяти годам. Прокопу сразу вспомнилось столкновение Яшки Сохатого с политическими из-за тюремной кухни. На кухне долгое время хозяйничали уголовные, признанным главарем которых был Сохатый. Из скудных пайков мяса они готовили для «иванов» жаркое, а политическим наливали в бачки одну бурду. Наживались они за счет политических и при раздаче хлебных пайков. Хлеб раздавали дежурные из уголовных. Все они ходили перед Сохатым по одной половице, и слово его было для них законом. Он заставлял дежурных выдавать ему и его компании «иванов» по пять порций, которыми они потом торговали в открытую. Так продолжалось до тех пор, пока не пригнали в Горный Зерентуй черноморских матросов, осужденных за участие в революционных событиях девятьсот пятого года. Матросы решили отобрать у «иванов» право распоряжаться тюремным котлом. Однажды политические во главе с матросом Миколой Богатырчуком при возвращении с прогулки ворвались в кухню, переполненную уголовниками; те уже знали, что им придется с боем отстаивать свои права, и вооружились кто ножом, кто кистенем. Сохатый, размахивая длинным ножом, крикнул: «Режь политику!» – и первый кинулся на Богатырчука. Ударом ноги уложил Богатырчук Сохатого на каменный пол кухни, вырвал у него нож и бросил его в сито, висевшее на деревянной двери в кладовку. Нож пробил сито на самой середине и глубоко вошел в доску. Уголовники, увидев поражение Сохатого и ловкость, с которой владеет Богатырчук ножом, сдались и удалились из кухни с позором. Два раза после этого нападал Сохатый на Богатырчука, но каждый раз получал достойный отпор. Только после этого он присмирел и научился уважать политических.
Сохатый знал, что грозило ему в случае поимки. Поэтому Прокоп был уверен, что главарь «иванов» живым не сдастся, и предупредил Сазанова:
– Тут Яшка Сохатый… Не подымай головы, не рискуй.
– Знаю… Да только у него патронов нет. Иначе бы он давно выстрелил, – отозвался Сазанов, продолжая продвигаться вперед.
Но Прокоп на всякий случай взял на прицел то место, где скрывался Сохатый.
А Сохатый в это время судорожно шарил у себя в карманах, надеясь найти еще хотя бы один патрон. Но в карманах было пусто. Тогда он выругался и с ожесточением швырнул в сторону ненужную винтовку. Затем поднялся над кочками во весь свой немалый рост и, разрывая на груди рубаху, пошел на Сазанова с истерическим криком:
– На, гад, стреляй! Не скрадывай! Не скрадывай. Я тебе не селезень. Бей на месте, сука!
Сазанов вскочил на ноги, прицелился в Сохатого:
– Подыми руки! Все равно скрутим.
– Не дамся! – бил себя кулаками в грудь Сохатый, продолжая идти на него.
– Сдавайся, чего уж теперь. Игра твоя проигранная, – попробовал уговорить его Прокоп.
– Задушу тебя, волчья сыть, тогда и сдамся, – с пеной на губах прорычал Сохатый и кинулся на Сазанова.
Тот подпустил его вплотную и преспокойно выстрелил. Сохатый сделал еще два шага, покачнулся и упал ничком в болотную ржавчину. В горле его забулькало, захрипело. Тело несколько раз дернулось и вытянулось.
Подбежавшие мунгаловцы, увидев, что каторжник мертв, приумолкли, стали снимать с голов картузы и креститься. На Сазанова в этот миг большинство из них глядело угрюмыми, осуждающими глазами. А Епифан Козулин сказал:
