Полноводная пенистая Драгоценка у брода весело шумела, подмывая высокий левый берег. На берегу сидел Никула Лопатин. Охапка свеженарезанного лыка лежала возле него. Он посасывал трубку и сплевывал в воду.
– Здорово, – приветствовал его Северьян.
– Здорова у попа корова, – оскалил Никула зубы. – Помоги, паря, моему горю, перевези на тот берег. Оно можно бы и вброд, да ног мне нынче мочить невозможно. У меня ревматизма, а с ней, елки-палки, шутки плохие. Не поберегся я нынче, и так она меня скрутила, что хоть Лазаря пой. Намедни…
– Садись, – оборвал его Северьян. – На эту-то сторону как попал?
– Через плотину, у Епихиной мельницы. Переходить там способно, да ведь это, елки-палки, у черта на куличках, а мне недосуг.
Не успев еще сесть как следует, запыхавшийся Никула снова зачастил:
– Теперь, паря, у нас дела пойдут.
– Какие дела?
– А с лагерем. Атаман отдела заявил, что лучше наших мест и искать нечего. Наедет к нам скоро народу тыщи две, а то и все четыре. Словом, елки-палки, знай держись.
– Радости мало.
– Ну и сказал же… Голова садовая, лагерь-то строить надо. Заработки теперь у нас будут.
– Век бы их не было, этих заработков. Зря ты до поры до времени радуешься.
– Да я не радуюсь, а так, к слову. Трогай, что ли…
– Ромку надо подождать: быков на поводу перегонять будем, они у меня, холеры, капризные.
Роман взял концы волосяных налыгачей, надетых на бычьи рога, намотал их вокруг руки и стал тянуть упирающихся быков в реку. Сзади на них покрикивал Ганька. Покапризничав, быки шагнули в воду и, припадая к ней на ходу, перебрались за Романом на правый берег. Вслед за ними переехали и Северьян с Никулой.
Никула слез с телеги, взвалил на плечи золотистое лыко и заковылял по заполью к своей избе, крикнув на прощанье:
– Бывайте здоровы!
Роман свернул с дороги в кусты, пониже брода.
– Ты это куда? – спросил отец.
– Искупаться хочу.
– Да кто же сейчас купается? В момент простуду схватишь.
– Ничего, я только раз нырну. Вы поезжайте, я догоню вас.
– Ты только в омут-то не лезь, там при такой воде живо закрутит!
– Ладно!
Роман разделся и, подрагивая, забрел в речку. Розовая от заката вода смутно отражала его, то неправдоподобно удлиняя, то делая совсем коротким, похожим на камень-голяк. Пузырчатая серебристая пена кружилась в непроглядно черной воронке омута под дальним берегом. Обломок берестяного туеса летал среди пены, изредка показывая крашеное красное дно. Плыть туда Роман не захотел. Присев три раза по плечи в воду, он умылся и, освеженный, вышел на прибрежный песок.
Подымаясь по проулку в улицу, Роман увидел Дашутку. Она гнала от Драгоценки табунок белоногих телят, помахивая хворостиной. Роман наехал на нее конем:
– Посторонись!
Дашутка вздрогнула и отскочила к плетню.
– Здравствуйте, Дарья Епифановна, – раскланялся он, сняв фуражку.
– Испугал, а потом здороваешься. И откуда ты, чертяка, вывернулся?
– С пашни. А ты тут чего делаешь?
– Цветки рву. Не веришь?.. Ну, как, здорово тебе тогда от Алешки попало?
– Так попало, что Сергей Ильич приезжал на меня жаловаться.
– Смелый – так приходи нынче на завалинку к Марье Поселенке.
– И приду, не побоюсь.
– А мамка пустит?
– Ты лучше у своей спроси, а обо мне не беспокойся. Я в куклы не игрывал. – Поглядим, как пятки тебе наши парни смажут.
– Как бы им не смазали… Ты куда торопишься?.. Постой, поговорим.
– Коровы у нас недоены. Дома ругаться будут.
