Роман нагнулся, схватил Дашутку за полную смуглую руку, придушенно шепнул:
– Постой…
– Разве сказать что хочешь? – пристально взглянула Дашутка в опаленное румянцем лицо Романа.
Он рассмеялся:
– Дай подумать. Может, и скажу…
– Ну, так думай, а мне некогда, – вырвалась от него Дашутка и легко перескочила через скрипучий невысокий плетень.
Алый платок ее промелькнул в козулинском огороде и скрылся за углом повети. Роман поглядел ей вслед, гикнул на Гнедого и поскакал, счастливый, по улице. Горячая радость переполняла его.
Дома уже садились за ужин. Мать в красной ситцевой кофточке ставила на стол щи и кашу в зеленых муравленых мисках. Отец встретил Романа выговором:
– Пошто наметом летел? Волки за тобой гнались? Доберусь я как-нибудь до тебя… Ешь давай да иди коням сечку делать.
Когда Роман, покончив с делами, вышел на улицу, теплая июньская ночь легла уже на поселок. На молодой месяц, стоявший прямо над улицей, изредка наплывали легкие опаловые облачка. Немолчно баюкала прибрежные кусты Драгоценка, лениво перекликались собаки, да вскрикивали спросонья по темным нашестам куры.
Напротив, в окне у Мирсановых, тускло светился огонек ночника. «Позову Данилку», – решил Роман и трижды свистнул условленным свистом. Данилка не отозвался. Тогда он подошел к окну, тихо постучал в крестовину рамы.
– Кого тебе, полунощник, надо? – распахнув окно, спросила Данилкина мать Маланья, Романова крестная.
– Данилка дома?
– Дома, да только спит давно. Ужинать даже не стал, так умыкался за день. А куда тебе его?
– Да надо.
– Не добудиться его, иди уж один, – сказала Маланья и захлопнула окно.
Роман постоял, переминаясь с ноги на ногу, решая, идти или нет. «Была не была – пойду. Волков бояться – в лес не ходить», – и он размашистым шагом направился вверх по улице.
На лавочке у ограды Платона Волокитина сидели верховские парни. Не узнав Романа, они окликнули его:
– Кто это?
По голосу Роман узнал Федотку Муратова. От этого голоса сразу заползали по спине мурашки. «Вот влип», – подумал он, но прошел, не прибавив шага. Федотка пустил ему вдогонку:
– Женатик какой-то. Отвечать, сука, не хочет. Лень подыматься, а то бы мы…
На плетневой завалинке Марьи Поселенки, смутно белея, сидели верховские девки. Парней возле них не было. Девки пели, Агапка Лопатина сильным грудным голосом заводила:
Укатись, мое колечко,
Под крылечко…
И десяток высоких девических голосов подхватывал:
Укатись, мое витое,
Под крутое…
Роман подошел, негромко поздоровался.
– Да это никак Ромаха? – удивилась Агапка. – Каким ветром тебя занесло? – И сама толкнула в бок Дашутку.
– На песню поманило.
– И не побоялся?
– Не из трусливых.
– Пока Федотки поблизости нет, – сказала Дашутка и громко засмеялась.
Агапка напустилась на нее:
– Подвинься-ка лучше, чем измываться. Садись, Ромаха, с нами рядком да потолкуем ладком.
Роман втиснулся меж ними. Незаметно нащупав Дашуткину руку, крепко пожал ее. Дашутка на пожатие не ответила, но и руки не вырвала. Прижимаясь к Роману, Агапка спросила:
– Петь с нами будешь?
– Буду. Давай заводи, – согласился Роман, а сам, взволнованный и счастливый, то пожимал, то ласково гладил покорную Дашуткину руку. Пока Агапка спрашивала у девок, какую песню заводить, он шепнул, прикоснувшись к жаркому маленькому уху Дашутки: – Пойдем куда-нибудь?
– Подожди, – почти беззвучно шепнула Дашутка.
Дружно запели девки протяжную песню. Серебряными бубенчиками звенели нежные девичьи голоса, далеко-далеко летела песня в синюю ночь, к расплывчатым очертаниям хмурых сопок, к желтоватому мутному месяцу. Пела Дашутка, пел Роман, вплетая свои голоса в согласный и сильный поток других голосов. Вдруг Дашутка вздрогнула и замолчала. Потом тревожно шепнула Роману:
