– Плевал я, что четверо вас. Сунься, попробуй!..
Пока препирались они, парнишка тем временем успел добежать до деревни.
– Тятю мунгаловцы убивают! Там… За поскотиной! – крикнул он мужикам, катавшим на улице бабки.
Мостовцы, многие из которых по случаю праздника были изрядно навеселе, похватали кто ружье, кто добрую орясину, и человек тридцать понеслись на конях выручать своего. Плохо пришлось бы казакам, если бы мостовцев вовремя не заметил Северьян.
– Убегать, Елисей, надо. Народ сюда скачет, – предупредил он Каргина.
– Какой народ? Что ты врешь!.. – завел было Каргин, но, услыхав приближающийся конский топот, даже не оглянувшись, хватил коня нагайкой и поскакал прочь.
Вслед за ним припустил и Платон. Передние мостовцы показались уже из-за кустов.
Платон, надеясь на своего коня, вдруг остановился и, подпустив их поближе, закричал:
– А ну, подъезжай, кому жизнь надоела! В момент на тот свет отправлю!
Мостовцы остановились. Это все была безусая молодежь, гнавшаяся за казаками не от злобы, а из озорства. Парень на чалой кобыленке оскалил зубы и с издевкой крикнул Платону:
– Ты что-то недолго храбрился. Вон какой верзила, а улепетываешь без оглядки. И не стыдно тебе?
– А вам не стыдно? На какое дело решились! Проучим мы вас за это, стаскаем к мировому. Так и дома скажите.
– Плевали мы с высокой березы на твоего мирового. А вот приедешь косить сюда, так мы тебе уши на затылок пришьем. Вам, сволочам, вольготно, а нам дохнуть негде…
Платон вволю наругался с парнями и догнал своих. Они, ожидая его, варили чай на берегу речушки Листвянки под тенистыми черемуховыми кустами. Каргин, желая оправдаться, сказал Платону:
– Жалко, что шашки у меня не было. С шашкой я бы один их всех разогнал.
– С шашкой, оно, конечно, – сказал Платон. – Ты бы вот с пустыми руками попробовал. А что теперь делать с ними будем, скажи ты мне?
– Пожалуемся куда следует. Даром этого мы им не спустим.
Северьян, который все время добродушно посмеивался в желтый ус, сказал Каргину:
– Не то, паря, не то. Лучше худой мир, чем добрая ссора. По-моему, надо это дело полюбовно кончить. А то у нас дальше наверняка до убийства дойдет. Мы у себя и то не душа в душу живем. А ежели еще с мостовцами вражду завяжем, тогда и совсем житья не будет.
Но Каргин продолжал стоять на своем. Платон поддерживал его. Спорили, пока не сварили чай. За чаем разговор незаметно свернул на другое. Платон, в молодости вдоволь пошатавшийся по приискам, сказал, что, судя по приметам, в Кабаньей есть золото. Разговоров о золоте им хватило не только на время чая, но и на всю обратную дорогу до Мунгаловского.
Средний покос достался Улыбиным возле Долгого колка. Делать зачин они выехали утром после Петрова дня. На передней телеге, в которой сложены были грабли, вилы и литовки, обернутые старой холстиной, сидели рядом Северьян и Авдотья. Помахивая без надобности бичом, Северьян понукал Сивача. В задней телеге поглядывали по сторонам Роман и Ганька, оба в одинаковых рубахах из белой китайской дрели, в старых картузах с волосяными накомарниками. В ногах у них стоял лубяной ящик из-под чая. На каждом ухабе в ящике глухо бренчали оселки с деревянными рукоятками, бабка и молотки для отбивки литовок.
Уже обсохла роса, когда они приехали на покос. Место для балагана выбрали на сухой полянке, у самой опушки леса. Пока Северьян отбивал литовки, Авдотья косила траву на балаган, Роман рубил в лесу молодую ольху и березки, очищал их от веток а Ганька таскал их к телегам. Покончив с литовками, Северьян принялся мастерить из палок конусообразный остов. Скоро покрытый толстым слоем травы, укрепленный связанными ветреницами балаган был готов. Стало в нем темно и прохладно. Сложив в него постель, мешки с харчем, покидали туда же конскую упряжь и пошли делать зачин.
