ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА. Эссе о творчестве Евгения Евтушенко - страница 2

История – не только войны,

изобретенья и труды,

она – и запахи, и звоны,

и трепет веток и травы.

Её неверно понимают

Как только мудрость книжных груд.

Она и в том, как обнимают,

как пьют, смеются и поют.

В полёте лет, в событьях вещих,

во всём, что плещет и кипит,

и гул морей, и плечи женщин,

и плач детей, и звон копыт.

Сквозь все великие идеи

плывут и стонут голоса,

летят неясные виденья,

мерцают звёзды и глаза.

Совесть – шестикрылый серафим – заставила поэта глубоко исследовать явления, прежде чем написать о них. И это, к великому счастью и кропотливому, упорному труду Евтушенко, стало его душевным, а потом и духовным стержнем, а точнее живой его болью. Мир для него стал бытийствующим, требующим понимания и сочувствия существом. Совесть по-другому его не понимала и по-другому понимать отказывалась. Потому что она не только шестикрылый серафим, но еще и предтеча Истины Христовой, которая готова прийти к нам, как только мы духовно к этому приходу созреем.

Где-то в самом начале шестидесятых годов композитор Дмитрий Шостакович, к тому времени уже ставший всемирно известным, занимался упорным поиском того, как выразить в музыке такую непростую, но жизненно важную данность, как совесть человеческая. Ему уже представлялась некая большая симфония, где бы удачно соседствовали оркестр, хор, голос и стихи. В море тогдашних стихов, далеко не лучших для поэзии, попадалось мало подходящего. И вдруг – ниагарское извержение совестливой поэзии Евтушенко! В книге о поэте, вышедшей недавно в серии «Жизнь замечательных людей», читаем:

«Дмитрий Шостакович звонит Евтушенко и просит разрешения написать музыку на «Бабий Яр». Правда, оказывается, что вчерне он уже кое-что сочинил. Евтушенко с женой приезжают к Шостаковичу домой. Он играет на рояле и поёт вокально-симфоническую поэму с одноимённым названием… Затем начинается разрастающаяся работа над сочинением – появляются новые части: «Юмор», «В магазине», «Страхи» и «Карьера»… 18 декабря 1962 года состоялась премьера симфонии в Московской консерватории, играл филармонический оркестр под управлением Кирилла Кондрашина».

Сам поэт так вспоминает об этом событии: «Хотите – верьте, хотите – нет, но, слушая симфонию, я почти забыл, что слова были мои, – настолько меня захватила мощь оркестра и хора, да и, действительно, главное в этой симфонии – конечно, музыка».

Поэт отдал предпочтение в «Тринадцатой симфонии» Шостаковича музыке, но, кажется, ошибся. Произведение, в самом деле, звучит мощно, однако, к великому сожалению, здесь велика уступка модному веянию современности – поиску красоты в сфере нетрадиционной мелодики, мы бы так сказали, антимелодичного звучания, то есть на лицо уступка, к сожалению, осознанная композитором, назойливым лжезаконам пресловутой толерантности, недозволительной всеохватности, доходящей до гибельного уравнивания добра и зла. Это уравнивание уже тогда нагло раздвигало и ломало классические традиции, как известно, тесно связанные с заповедями Спасителя. Особого расцвета явление это достигло в наши дни. Но вернёмся к симфонии на стихи героя нашего эссе.

Не нарушим Истины, если оспорим высказывание молодого Евтушенко. В том сложном сочинении всё-таки не музыка главенствовала, а стихи. Музыка замутняла произведение немелодичным модернизмом, а стихи были по-настоящему классическими, чистыми, душевными, русскими. Они в высшей степени совестливо, талантливо, с великой болью за судьбы людей отражали действительность той поры, да и не только – прослеживалась связь поколений в истории. Мы приведём лишь одно стихотворение – «В магазине»: