– А почему ты не привез черную подружку в Париж? – восхитилась негритянка.
– Она была такая черная, что ночью я ее все время терял. Не мог найти даже на ощупь.
– Смотрите, мсье Либион, как у меня здорово получилось! – крикнул черноволосый хозяину «Ротонды», быстро набросав что-то на листке бумаги, лежавшей на столике. – Смотрите, как здорово я изобразил эту черную женщину. Смотрите, какой у нее благородный рот.
– Это всего лишь проститутка.
Мсье Либион, не торопясь, подошел к столику.
Наверное, он считался знатоком и покровителем местных художников.
– Это всего лишь проститутка. И почему на твоем рисунке она такая кривая?
– Потому что стоит две бутылки вина.
– За проститутку, даже за черную, я не дам тебе и одну бутылку.
– Мой рисунок стоит больше, – обиделся черноволосый и опять встал.
– Куда это ты? – насторожился мсье Либион.
– Вон к той американской даме. Покажу рисунок ей.
– Если ты обнажишься перед американкой, тебя точно выбросят.
Черноволосый отмахнулся. Он неторопливо направился к застывшей от ужаса и восторга американке, но дойти не успел. Как только его руку скользнула к брючным пуговицам, мсье Либион подмигнул, и вышибала, дюжий серьезный молодец в красной феске, выкинул черноволосого в мусорный бак, стоявший за дверью.
И сам незамедлительно полетел туда же.
– Зачем вы это делаете, моряк? – удивился мсье Либион. – Хотите, чтобы я позвал фараонов?
Ну, прямо Египет какой-то, удивился Семен.
Пришлось уйти, хотя на достигнутом черноволосый не остановился.
Из кафе «Дю Дом» черноволосого (до синевы) выкинул мускулистый кельнер Андре (за что сам был незамедлительно выброшен из заведения). Потом Семен и его приятель потеряли негритянку, а с ней пятьдесят франков. Семен дал купюру (мельче у него не нашлось) негритянке на вино, и она тут же потерялась.
– Это Париж, – счастливо покачал головой черноволосый. – Ты сказал ей, что придти нужно в «Улей»?
– А где это?
– На улице Данциг.
– Откуда мне знать такое, браток?
– Ладно, не жалей, – смирился черноволосый, когда они остановились перед странным огромным домом, внешне похожим на какую-то уродливую пагоду. – Вот он наш «Улей».
Под окнами алели цветы, со стороны бойни Вожирар несло мерзким запахом свежей крови, доносилось приглушенное мычание обреченного скота. Чадили трубы унылой огромной фабрики, будто броненосец на рейде разводил пары. Улица Данциг, плохо вымощенная, грязная, никуда не вела. Ну, может, только в близкую осень. Сорняки на обочинах ядовито и страстно зеленели, потому что их постоянно и густо посыпали порошком от крыс.
– Эй, мадам Сегондэ, – весело окликнул черноволосый консьержку. – Не займете ли мне семь су? – как это ни странно, от пятидесяти франков у черноволосого тоже ничего не осталось.
– Я лучше налью вам похлебки, – мудро ответила консьержка. – Вот я сварила похлебку из картофеля и бобов. Ах, божьи дети, пчелки мои, – заботливо запричитала она. – Вы не всегда приносите мед, а если и приносите, то он такой горький. Но есть надо каждому, это правда.
В глубине темного коридора черноволосый, оглянувшись, поставил глиняную миску с похлебкой перед небольшой серой ослицей. Перед самой настоящей живой ослицей. Неизвестно зачем она стояла в коридоре, но ведь стояла.
– Это тоже художница?
Черноволосый не ответил.
Семен повернулся и сразу понял, почему его приятель не ответил.
Три плечистых подвыпивших человека, даже не сняв рабочих фартуков, ломились в запертую дверь. На черноволосого и на Семена они не обращали никакого внимания. «Я сам видел, что там баба! – возбужденно выкрикивал один с особенно толстой, лоснящейся от жира мордой. – Я сам видел! И Франсуа говорил, что тут часто бегают бабы. Приходят к этим мазилам. Тихие, как мыши, не люблю мазил».
