Декабрь в объективе - страница 16

— Василиса, я говорю тебе правду. Ты уже знаешь, откуда дети берутся, раз ко мне пришла. Так вот, этого у нас с твоей мамой не было. И сколько тебе лет?

Скажет — десять, а он в ответ, что не видел её маму аж тринадцать лет.

— Двенадцать. В ноябре исполнилось.

О, чёрт...

— Хорошо… Не веришь, считай… По математике у тебя, надеюсь, не двойка? Пишешь ты без ошибок, я заметил. Ну так вот. Я познакомился с твоей мамой в октябре, а последний раз видел ее в начале декабря. Посчитала? Мы с ней не встречались… Я только до дома её провожал.

Боже, ну что ещё сказать этому ребенку, чтобы она перестала наконец буравить его взглядом!

— Василиса, я бы очень хотел быть тебе папой, но нет…

Она продолжала смотреть большими синими глазами и… Неожиданно заплакала. Сильно. Сразу навзрыд. Может, неожиданно, конечно, только для него. И ему ничего не оставалось, как подхватить её и, поставив ногами на скамейку, уткнуть себе в грудь. Какой-то чудак обманул чудачку, а ему теперь отдуваться!

10. Глава 10 "Приблудная собачка"

Утро пятницы для Риммы Калугиной началось в шесть утра. Или ещё раньше. Римма не была уверена, что вообще спала. Ну, если только урывками, как и все предыдущие дни. Мать жутко храпела — как мужик. Нет, хуже… Мужика можно погладить, перевернуть на другой бок, наконец от безысходности пнуть. Мать — другое, особенно когда ты гостья с долгосрочными планами.

Раньше они относительно спокойно уживались в однокомнатной квартире. Кооперативной, в кирпичном доме, на первом этаже, с зарешеченной лоджией. И собакой. Сейчас собакевич был новый, тоже приведённый с улицы, но не такой смирный, как её Грета. Заметив пробуждение гостьи, Грин залаял. А когда Римма погрозила ему кулаком, залаял ещё громче. Пришлось грозить поводком — тогда пёс соскочил с кровати и начал наматывать вокруг Риммы круги в ожидании прогулки, тоже довольно громко.

— Куда собралась в такую рань? — прохрипела мать, но дочь махнула рукой, спешно оделась и была такова.

Нет, малость промучилась с входными дверями, так как разучилась справляться с замком, в котором сначала нужно было немного приподнять ручку. В детстве замок не доставлял ей таких хлопот: сообразительнее была. Взрослая же тётка спросонья не подумала, что запирать мать нет никакой необходимости.

— Да замолчишь ты или нет!

Собака подвывала из-за незапланированной задержки у двери, а в подъезде жуткое эхо — так что соседи не особо обрадуются возвращению блудной дочери.

Погодка — морозец. Фонари светят, так что тьма не непроглядная. Снег выпал, но уже изгажен машинами. Нужно спуститься к озеру. Там чисто и почти нехожено. На пруду лёд пока не встал, так что конькобежцев нет, а из спортивной школы все плетутся домой поверху, где расчищено. Внизу одни собачники гуляют, но по утрам жёлтый только фонарь, а не снег. При снеге гулять спокойнее и светлее…

Римма нагнулась и подняла розовую перчатку. Трикотажная. Детская. На взрослые пальцы не натянешь. Повесила её на голую ветку дерева и поспешила дальше. Точно можно было убежать от воспоминаний: перед глазами сразу встали розовые царапки, которые так и не удалось одеть на крошечные ручки.

—Да не тяни ты, зараза! — рявкнула Римма и рванула поводок на себя.

Грин виновато завилял хвостом, но через секунду снова уже тянул во всю силу, до хрипа — и ведь не домой, а просто так. Как только мать справляется с этим чудовищем? Конечно, Софья Алексеевна в два раза крупнее дочери, но может дело в послушании — признал пёс хозяйкой её одну и всё тут: ту, которая прикармливала, а когда холода настали, в дом пустила. Вот и дочь чувствовала себя такой же приблудной дворняжкой: пустили, обогрели, накормили — да только, в отличие от Грина, на дверь каждым словом кажут. Конечно, мать привыкла жить одна, довольствуясь праздничными приездами дочери и зятя. Зятю Софья Алексеевна радовалась даже больше. Странная у неё была к нему любовь, нелогичная… Появившаяся уже после свадьбы. Может, конечно, вдруг сына в нём нашла. Того, которого родить так и не удалось, хотя Римма очень просила братика.