Автоколонна вынужденно сбавила скорость, а потом и вовсе остановилась. Вместо запланированного часа путь в Лужники занял полдня, поэтому торжественная церемония открытия фестиваля началась лишь в 15 часов.
Позже мировая пресса восторженно описывала всеобщий эмоциональный порыв совершенно незнакомых и не знающих языков друг друга людей, а спустя годы фестиваль, проходивший в середине хрущевской оттепели и холодной войны, вошел в историю как феерическое и незабываемое событие, самое массовое за всю свою историю.
После открытия фестиваля железный занавес рухнул. Толпы советских Адамов с Евами кинулись обрывать с древ запретные плоды и поглощать их с жадностью недоедающих. Это было началом конца обособленного социалистического рая.
На полмесяца Москва превратилась в мировую столицу бесшабашной молодости. Поколение соблазненных амбициозно хватало от иностранцев все, что позже станет истоками диссидентства: новые веяния в образе жизни, манерах, моде, свободных нравах, не говоря уже о джазе, жвачке, рок-н-ролле, юбках клеш, джинсах и валюте. В головы хлынул поток эпатажных искусств, мыслей, суждений, поведения, нескромных желаний и тайных потребностей. Застарелые болезни ума, случающиеся от любви к Западу, те самые, которые привез в Россию еще Петр I, вспыхнули с новой силой, заразили народ и властную верхушку, а через тридцать три года свели в могилу всю советскую систему.
Советская молодежь мгновенно сломала защитный стереотип «иностранец – значит шпион» и смешалась с гостями фестиваля в беспорядке, похожем на броуновское движение – то самое состояние свободы, равенства, братства всех молекул, или по-другому – хаос.
Импровизированные очаги знакомств возникали спонтанно, как маленькие вихри повсюду – в парках, на площадях, тротуарах, мостовых. Молодые люди разговаривали, спорили, размахивали руками, смеялись, пели, танцевали, обнимались, обмениваясь сувенирами, значками, открытками, адресами. Они, добравшиеся по пустыне безмолвия к берегам бурлящей реки, восхищались ее широтой и с восторгом резвились в мутных водах.
В этой стихийной жажде нового и запретного пути Винсента Гарднера и Марии Улановой пересеклись фатально, без единого шанса миновать друг друга. Встреча их взглядов была подобна короткому замыканию эмоций, во время которого импульсы чувственного притяжения воспринимаются на уровне, недоступном для сознания. Так рождается любовь с первого взгляда – редчайшее событие, предопределенное по высшему замыслу.
Мария обладала врожденной величавой грацией, которой ее молодая фигура изъяснялась на языке тела столь же естественно, как оратор, одаренный красноречием от бога, изрекает свои тезисы, и даже пауза в такой речи является произведением риторского искусства. Мария не просто двигалась, она пела своим телом. Если бы ее движения можно было переложить на музыку, то самый великий из композиторов заплакал бы от умиления, услыхав эту гармонию совершенства.
Было ли это движение руки, касающейся волос или плеча, навстречу легкому наклону головы; быстрый озорной взгляд прелестных глаз, оброненный, как цветок, поклоннику в благодарность за комплимент, – все это было музыкой, которую Винсент, человек творчески одаренный, увидел сразу, а впоследствии всю свою жизнь умел понимать и ценить. Мы не ошиблись, говоря, что он видел музыку, ибо по-другому сложно определить то упоение, которое испытывал его мужской взгляд.
