Ладно, мы-то, строители, находимся здесь временно. Притом, что после каждой рабочей десятидневки выезжаем на четыре выходных домой, в Тахиаташ, зеленый город на берегу Амударьи. Месяца же через три-четыре, как только сдадим трассу, то навсегда покинем сей затерянный мир.
А вот несчастным старикам-путейцам, похоже, некуда уезжать, иначе они не оказались бы на склоне лет в этом, мягко говоря, захолустье.
Можно было лишь посочувствовать их положению, в котором, тем не менее, они пытались в меру своих сил навести некое подобие порядка.
Их жилище, совмещенное, надо полагать, со служебным помещением, представляло собой сборный щитовой домик с целым рядом пристроек. Рядом возвышались два-три самодельных сарайчика из шифера и тарных досок. Непосредственно перед домом был устроен на столбах навес из маскировочной сети, дававший хоть какую-то тень. В ней прятались от палящего солнца овцы и куры, которых развели старики. Не знаю, чем уж они кормили своих братьев меньших, но живность выглядела упитанной. Иногда из дома выходил на прогулку пятнистый беспородный кот. На высоких полках (чтобы не дотянулись козы) с внешней стороны дома стояли разнокалиберные горшки с цветами, вьюнами и прочей растительностью. Кактусы, между прочим, смотрелись здесь, в этой дикой местности, вполне естественно.
Готов поручиться, что эти цветы и кактусы, эти куры и овцы, этот хулиганистый кот были единственными представителями одомашненной флоры и фауны на многие десятки километров вокруг. Сам же разъезд Ак-Чалак являл собой уникальный, неведомый иным краям оазис, созданный старанием и волей русского человека, невесть как угодившего на эту бесплодную землю.
Хотя магистраль еще не эксплуатировалась в нормальном режиме, но определенное движение по ней все-таки происходило.
Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин.
Выбор был небогат: хлеб, консервы, макароны, крупа, сахар, соль, сигареты…
Ушлый продавец из местных приторговывал из-под полы портвейном, взимая за «конспирацию» полуторную цену.
Однажды я приметил, как «начальник полустанка» (его имя стерлось, к сожалению, из моей памяти), купив вино, тайком, с оглядкой, припрятывал его в своем железнодорожном хозяйстве.
Что ж, значит даже здесь, в этом полном безлюдье и безмолвии, у бойкого путейца имелись свои маленькие тайны от единственной родственной души.
По рельсам привозили сюда и воду, нечасто, кажется, раз в месяц, зато с огромным запасом – целую цистерну, которую ставили на запасных путях. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было хоть по десять раз на дню, совершенно не экономя драгоценную по местным понятиям влагу, чем не экзотика!
Имелся на разъезде и стационарный движок, к сети которого мы подключились с любезного разрешения начальника полустанка.
Люди со стороны были здесь редкими гостями, да и не всегда желательными.
За весь период моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники – семейная пара кочевников, словно вынырнувших из волн времени.
Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты, с глубокими морщинами лицо казалось маской. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком многие километры. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.
