– И когда же у меня День рождения, по-твоему?
– Точно не помню. Кажется, в конце января.
– Верно. Двадцать третьего числа.
Валентина Александровна суёт в зубы длинную и тонкую, как соломинка, сигарету, чиркает спичкой, затягивается. С каждой секундой она всё больше напоминает мне нетрезвую автобусную кондукторшу. Выпустив струйку дыма, она косится на пачку сигарет – там здоровенная надпись: «НЕ ТРАВИТЕ ДЕТЕЙ ТАБАЧНЫМ ДЫМОМ!»
– Ой, я и забыла. Не травите детей…. Хотя ты у нас, вроде как, и не дитё уже? Ты говорила, что в школе учишься? Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Значит, и этой твоей Даше тоже семнадцать.
Дашулина мама задумчиво потирает кончик носа, садится на табурет. Её глаза печально поблескивают. На кончике сигареты, зажатой между пальцев, тлеет без толку табак и сыпется на столешницу.
– Знаешь, что? Расскажи мне о ней побольше? Какая она вообще, подруга твоя? Как поживает, чем занимается?
Разговор начинает меня утомлять. Очень странные нездоровые эмоции испытываешь, когда рассказываешь чужой маме о её собственной дочери, которая вдруг исчезла без следа. И не совсем ясно, чего Валентина Александровна добивается – говорит с хитрецой в голосе, явно ждёт, что я налажаю, хочет подловить на вранье, но слушает внимательно, с интересом. Я и сама не до конца понимаю, зачем пришла сюда, зачем рассказываю о Дашуле здесь, сидя в этой грязной кухне. Мы обе ничего не понимаем.
– Хотите знать, как мы с ней познакомились?
– Ну, давай, расскажи, – просит Дашулина мама.
– У меня была общая тетрадь на пружине – такая толстая, я в ней вела записи сразу для нескольких уроков, – начинаю я. – С плотной обложкой, как из фанеры. В старой школе одноклассники меня не любили, и когда меня оттуда выперли, они решили напоследок оставить мне «подарок». Разрисовали эту тетрадь, оставили там…
Я закрываю глаза. Хорошо помню все художества: рисунки меня с членами во рту, оскорбления. Некоторые были выведены розовыми и зелеными гелевыми ручками – видимо, девочки постарались. Парни цветными ручками не пользуются. Да, у меня была классная школа, и я успела перессориться, кажется, со всеми, кто там учился.
– … в общем, всякие гадости, – продолжаю я после паузы. – Некоторые странички я вырвала, но на обложке всё осталось. А в новой школе я сразу оказалась за одной партой с Дашулей. Мы с ней поначалу совсем не разговаривали. А однажды она увидела оскорбления в этой моей тетрадке. Не знаю, зачем я притащила ей с собой – наверное, стоило дурацкую тетрадку сжечь, а я таскала её в школу целых полгода. Дашуля даже не стала спрашивать, откуда всё это взялось. Она взяла цветной карандаш и нарисовала сердечко – просто так. Так это глупо выглядело, по-детски, но меня почему-то насмешило. Ну, я и стала смеяться, и она тоже.
Валентина Александровна смотрит на меня не отрываясь.
– Как ты её называешь – «Дашуля». Ласково звучит.
– Ну, да. Мы ведь с ней подруги. Наверное, она почти как младшая сестренка мне, – признаюсь я.
– Видно, ты из тех, кто сильно привязывается к людям, да, Алиса? – вдруг спрашивает Дашулина мама.
– Не знаю…
– Хочешь добрый совет? Не нужно так делать. В этой жизни привыкай полагаться только на себя, на свои силы. Не нужно привязываться ни к кому, если не хочешь разочароваться…
Кровь бросается мне в лицо.
– Не привязываться…. Чтобы стать такой же, как вы, да? – вскидываюсь я.
Губы Дашулиной мамы изгибаются в печальной усмешке, а потом она смеётся хриплым смехом:
