На кухне Дашулина мама колдует над заварочным чайником, стоя ко мне спиной, а я сразу замечаю то, что мне нужно – деревянную подставку, полную ножей. Вытаскиваю один из них, самый маленький. Это зазубренный нож для мягких овощей, заострённый на конце.
В голове крутятся чудовищные мысли, которые в других обстоятельствах меня бы напугали, но сейчас я злобно упиваюсь ими, как маньячка. Если пырнуть таким ножом в живот, а потом повернуть ручку, рана вряд ли закроется. И я уже вижу, как делаю это – бью изо всех сил, и кровавые брызги падают мне на лицо. Способна ли я совершить убийство? Сейчас мне кажется, что вполне способна.
– Что это ты делаешь? – Валентина Александровна застыла с заварочным чайником в руках. – А ну-ка положи, откуда взяла.
Я сверлю её злым взглядом и кошусь на нож, зажатый в руке. Не хочу его отдавать, он мне нужен.
– Ты что, оглохла? Живо положила нож на место!
Почему-то её крик действует отрезвляюще, как мамин подзатыльник. Я нерешительно кладу нож на стол, и Валентина Александровна тут же его подхватывает. Смотрит на меня с ужасом и отвращением – лицо побледнело, глаза широко распахнуты. Кажется, я опять всё испортила.
– А теперь выметайся отсюда. Немедленно! Уходи! Не стоило тебя пускать.
– Извините, – бормочу я вполголоса, а сама тихонько пячусь к выходу. Не хочется поворачиваться к хозяйке спиной, ведь теперь нож у неё в руках, и выглядит она воинственно.
– Господи! Посмотри на себя, по тебе ведь психушка плачет!
– Извините…
У выхода быстро натягиваю кеды и выбегаю в подъезд, не оглядываясь. К черту её. К черту всех.
***
Вы замечали, как жутковато выглядит школа осенним утром, когда еще не рассвело? За окнами сумрак, в коридорах безлюдно и тихо, только люминесцентные лампы потрескивают – и свет от них холодный, безжизненный.
Я явилась в школу к середине первого урока, и вахтёрша провожает меня недовольным взглядом. Здание нашей школы довольно старое, и потолки здесь высокие; когда идешь по пустому коридору, эхо твоих шагов далеко разносится. На лестнице между первым и вторым этажами меня настигает очередной приступ паники. Я присаживаюсь на ступеньку, дрожа с головы до пят, и опять начинаю дышать в ладони.
Наверное, виноват этот дурацкий стенд возле учительской: там есть картинка с отвратительно румяным улыбающимся мальчуганом, позади которого, бибикая, проезжает автобус (у него даже диалоговое облачко есть со словом «Бип-бип!»). Вот же долбанутая картинка! Никогда она мне не нравилась, а сейчас этот мальчуган с автобусом – как спусковой крючок, из-за него меня душит чувство ненависти к себе.
Внутри всё опять трескается, раскалывается, и сыплются вниз кусочки – некоторые малюсенькие, как песчинки, а другие чудовищно огромные, с целый континент размером. А ведь у меня не было таких сильных приступов почти два года, и я гордилась этим, даже считала себя почти нормальной. А теперь они накатывают один за другим.
Первый урок у «В» класса сегодня литература, как удачно. Я толкаю дверь кабинета и захожу, ни о чём не думая; руки действуют сами, как на автомате. Все сидят за партами, а Галина Сергеевна, училка, литературы, приготовилась что-то записать на доске. В одной руке у неё учебник, а в другой кусочек мела. Моё появление останавливает урок, все замирают – ни дать ни взять зарисовка «опоздавшая пришла».
– Вдовина, что такое? – восклицает Галина Сергеевна. – Ты что-то хотела? У вашего класса урок в другом кабинете.
