Евгений Родионович в это время нажал на кнопку чайника, и тот сразу деловито загудел.
Некоторое время сидели молча. Было видно, что Евгений Родионович чувствовал себя неловко, наверное, он не привык общаться с детьми. Ирина тоже сидела, как на иголках, и только искала причину, чтобы уйти.
Вдруг сторож повернулся к девочке и спросил:
– Ты ведь отсюда скоро уезжаешь?
– Я вместе с Викой поеду, – тихо ответила девочка. – Сегодня.
– Это хорошо. Будешь, значит, жить в семье, как все нормальные дети.
– А сейчас мы…, – Ирина не договорила.
Евгений Родионович покачал головой:
– Нет. Ты же сама видишь, какие тут все, – он помолчал, выбирая слово, – злые.
– Да, – совсем по-взрослому вздохнула Ирина, – вижу.
Евгений Родионович налил кипяток из чайника в большую пузатую кружку, бросил туда пакетик с заваркой, потом спохватился:
– Может тебе тоже чайку?
– Не, не хочу.
Снова наступила пауза.
– Я очень хочу отсюда уехать, – наконец сказала девочка. – Я ни одной минуты больше не могу тут жить. Если тётя Лена скажет, что заберёт меня не сегодня, а завтра, я, наверное, умру.
– Ты прожила здесь семь лет, – сказал Евгений Родионович, скорее утверждая, чем спрашивая.
– Это очень много, – тихо сказала Ирина, глядя в пол. – Сейчас я даже не помню, что жила где-то ещё.
– Ты и не можешь этого помнить, ты была слишком маленькой.
Ирина кивнула и ничего не ответила. Её взгляд упал на вешалку, где висели рабочие халаты, и ей стало очень тоскливо.
Она уже привыкла, что к ней самой относятся не очень хорошо, в последние дни это обострилось до крайности. А кто знает, какие проблемы у тёти Лены из-за того, что она хочет забрать их к себе домой? Как к ней относятся те, с кем ей здесь приходится общаться?
Вряд ли у взрослых всё так хорошо, как они стараются показать это своим воспитанникам. У Ольги Дмитриевны и Людмилы Ивановны это получалось совсем плохо, всё-таки большую часть времени они были на виду у детей.
Ирина отсюда уедет, не сегодня, так завтра или послезавтра, а тётя Лена так и останется здесь работать, будет каждый день приходить сюда, одевать вот эти халаты, ходить по коридорам, мыть полы, видеть ребят из её группы, воспитательниц…
Ирина почувствовала, что на глаза наворачиваются слёзы. Она ещё отсюда не уехала, а ей уже становилось жалко. Только вот, непонятно чего – жалко…
– Алёна Игоревна очень хорошая, – сказал Евгений Родионович, перебивая её мысли. – Плохо только то, что она ещё ребёнок.
Ирина вскинула на него глаза:
– Она же уже взрослая!
Евгений Родионович улыбнулся:
– Это ты взрослая, Ирочка. А она ещё ребёнок. Такое иногда бывает. Не надо её обижать, ладно?
Ирина кивнула. Она несколько минут переваривала полученную информацию, затем осторожно поинтересовалась:
– А вы не знаете, почему тётя Лена захотела нас взять?
Старик задумался, наконец медленно, словно с усилием, покачал головой?
– Не знаю, Ира. Может быть потому, что вы с Викой хорошие. Тут ведь больше некого, кроме вас, брать.
– Зачем – брать? – Возразила девочка. – Ведь она могла бы просто работать тут иногда разрешать нам сидеть здесь.
Евгений Родионович хмыкнул:
– Ну, красавица, плохо ты свою маму знаешь, если думаешь, что она могла бы прожить без вас.
Ирина вспыхнула: первый раз тётю Лену при ней назвали мамой. А когда она осознала, что именно сказал сторож, у неё даже перехватило дыхание.
Евгений Родионович наблюдал за девочкой с лёгкой усмешкой, словно точно знала, о чём она думает.
