– Ты, давай, лепи музыку, – говорил Шура, отлеживаясь в кабинете Луки после обеда. – Сейчас наше время. В Воронеже ансамбль «Сектор газа» появился, такую лабуду гонят, брат, и прокатывает! Инструменты у тебя есть, таланта – хоть отбавляй. Вот, читай, что я накропал.
Тексты-стишки Шуры были злы и остроумны, и не хватало лишь малости: найти на заводе исполнителей. С этим были проблемы, поскольку живой классик Лука не мог позволить себе работать со всяким сбродом. Они должны были играть хотя бы, как Дэвид Гилмор. Из-за отсутствия достойных и музыка не писалась, бляха!
Пока же проходили предварительные прослушивания: являлся оператор автоклава Гена и щипал на бас-гитаре битловские мотивы, заглядывал спеть итальянскую арию лысый инженер-химик Андрей Пикоян; да и сам Лука наигрывал на клавишах гэдээровской «Вермоны» свою бессмертную хабанеру. В основном, однако, приходилось думать о будущем, читать научно-фантастическую литературу и перестроечную прессу.
***
Лука отвлекся от размышлений и решил расставить точки над «i» в отношениях с отцом:
– Ты, папа, извини, – произнес, сняв очки (он был близорук), – но иногда бывает обидно. Не понимаешь ты меня. О хабанерах понятия не имеешь, сюиту от кантаты не отличишь. Я всегда тебя поддерживаю, даже стихи твои вынужден читать, а ты ко мне так относишься. Ельцинистом называешь. Знаешь, как мне тяжело бывает? Попробовал бы Бах на заводе музыку писать! А? Только-только начинаешь встрепёнываться, а тут, как шибанет в нос из цеха отравой!
– А что ж вы воздух не очищаете? Говорят, и в Кавр-озеро отходы льете?
Лука горестно улыбнулся, дескать, если бы только это!
– У нас продукцию некуда девать, покупать перестали, шинами коридоры забиты. Камерами велосипедными. Говорят, скоро презервативами зарплату выдавать будут. Мне премию уже срезали, а ты – про озеро. Ха! Чайковского хоть поддерживали деньгами…
Николаю Филипповичу стало жалко сына. Осленок, ласково подумал он. Чайковский, понимаешь ли. Ишь, на что намекает! Жениться ему надо, вот и поумнеет. Придется поумнеть. С бабами-то быстро жизнь узнаешь, это не у отца за пазухой жить!
– Ты когда женишься?
Сын насторожился:
– А, чего это тебя интересует? Зачем тебе? Что, плохо нам?
– Так ведь, все же женятся. Ты же не гомик? Не гермафродит? В общажном бараке бабу видел, не старая еще. Соседка наша. Пойди, познакомься.
Ах, старый хам, подумал Лука, еще и намеки делает! Какое тебе дело, спрашивается? Просто денег на сына жалко, хочет сплавить, чтобы свою козу Машку поселить.
– Рано еще, – угрюмо ответил Лука. – Ее к тому же кормить надо, а тут самому приходится на раздолбанном фоно работать. Меркюри и Элтон Джон не женаты, Чайковского женщины вообще до смерти довели. От них столько расходов, папа, а ты на эту такие деньги тратишь…
– Марью не трогай, сколько тебе говорить?! Смотри, опоздаешь! А бабешка барачная не плохая, не жирная. Тебе в самый раз!
– Тебе бы все каркать!
Разговор начал вновь приобретать конфронтационный характер, и Николай Филиппович почувствовал, что надо разрядить обстановку:
– Вчера стоял в очереди за «гуманитаркой» немецкой, так подходит этот Гена Конищенко, тюремщик бывший. С завода твоего. Мастером работает в гондонном цехе. В друзья ко мне набивается. А у меня друзья, сам понимаешь, банкиры. Я с самим Геращенко за руку здоровался!
Сын непонимающе уставился на родителя.
