Верный человек чуть не опоздал к поезду. Они так неслись на вокзал, что не успели ни о чём поговорить.
–
Ты вот что, старик! – кричал реставратор, когда Петька уже стоял в тамбуре вагона. – Адрес у тебя в рюкзаке, на бумажке! Проводница тебя высадит! Клава тебя встретит! Телеграмму я подал – всё будет нормально! Старик! Держи хвост морковкой! Старик!..
Он бежал за поездом, кричал, что не сказал самого главного. Что-то выкрикивал про скит… про деревню Староверовку… поминал какие-то книги… иконы…
Петька ничего не понял. Расстроился ещё больше. Пошёл к себе в купе и залез на верхнюю полку. Стучали колёса. Скрещивались за окном пути. Мигали семафоры. «Сидеть бы сейчас дома! Читать книжку! Или помогать капитану Никифорову ловить преступников», – печально думал он.
Прямо перед Петькиной полкой четыре мужика резались в карты. Разговор шёл интересный и даже, как показалось мальчишке, героический. Да и вообще картёжники Столбову понравились. Широкоплечие! С обветренными лицами и хриплыми голосами. «Настоящие трапперы», – подумал о них Петька, припомнив сразу и «Зверобоя», и «Последнего из могикан», и даже «Дерсу Узала»… \
–
Счас лося… Лося надо брать, – говорил хрипло один из мужиков, упираясь мощным подбородком в воротник грубого свитера. – Лось тут непуганый. А лось – это что? Это мясо! В городишко приедешь – с руками оторвут. Значит, содействие городу в обеспечении продуктами.
–
А разве тут не заповедник? – спросил его парень в очках и в жёлтой нейлоновой куртке, которую Петька сразу оценил: канадская или японская.
Намёк понял! – сказал хрипатый. – Нет, дорогуша, тут не заповедник. Вот с вальта я и пойду! Не заповедник тут! И вот ещё вам в придачу. А вы каким промыслом живёте?
–
Наука! – сказал очкастый и засмеялся. – Как это? Стас? Какая наука?
–
Эта… – сказал его партнёр. – Этнография! Во!
–
Это как же? Вот наше дело исконное – охота. А вы, я из- виняюся, как?
–
Очень просто, – говорит очкастый и запевает: – «Я ехала домой, двурогая луна… светила в окна тусклого вагона…»
Петька смотрит на них с верхней полки с уважением: первый раз он видит этнографов.
–
Вы, так сказать, собираете ценности материальные, а мы духовные. Вот вам дамочка! Тут деревни пустые стоят, а в них, знаете ли, пропадает всякая утварь или, к примеру, иконы… «Доски» мы их называем, а это сейчас в большом ходу…
–
Видал! Видал… – недобрым смехом засмеялся ещё один игрок, по виду тоже охотник. – А потом «рус ляпти, рус балалайка»… Скалки, прялки…
–
Именно, именно… – смеётся очкарик. – Не пропадать же этому в мёртвых деревнях… «Светила в окна тусклого вагона…»
–
А в раньшее время церковных воров знаешь как убивали? – интересуется тот, с недобрым смехом. И тоже запевает про двурогую луну.
–
Так дикие люди были! Опьянённые дурманом религии, они видели в иконах так называемые святыни, а не произведения искусства… А мы возвращаем народу утраченное достояние.
–
И сколько же такое достояние даёт, если, скажем, милиция застукает? – интересуется охотник.
«Что это он? – думает Петька. – При чём тут этнография и милиция?»
–
«Светила в окна тусклого вагона…» – поёт очкастый. – Меньше, меньше, чем за охоту без лицензий. Да ещё в заповеднике.
–
Не заповедник здесь… Не заповедник, – говорит охот-
ник. – Вот вам раз! Два! Три! И… погоны! – И он довольно начинает подпевать про окна тусклого вагона.
«Что это они поют неправильно, – думает сквозь дремоту Петька, – не «тусклого вагона», а «окна тусклые вагона», а тусклых вагонов не бывает, это окна тусклые…»
