– Эй, славяне! – скатывая с телеги бочку, гудел причастившийся водочкой Ерофей. – Гуляй ноне!
Его напарник добродушно ухмылялся в бороду, раздумывая, как бы окромя законного кулька с кружкой, стибрить для супружницы ещё один кулёк.
Наступил рассвет.
«Мамоньки! – оторопел бородатый плотник, глядя на поднимавшийся над людьми пар. Из толпы раздавались стоны. – Это што же деется?» – подумал он.
– Ваше благородие! – обратился Ерофей к молоденькому поручику в белом летнем двубортном мундире с шашкой через плечо и револьвером на поясе. – Ваше благородие, што-то делать надоть!.. – глядел на чистенького, ухоженного офицерика, как на выходца из другого мира.
Тот в волнении крутил новенький серебряный шнур с чёрными и оранжевыми нитями, поднимавшийся от рукояти револьвера к воротнику.
– Сам вижу, что делать надо… Но что? Эй, ребята, – обернулся к своим солдатам, – рви мешки, доставай подарки и кидай в толпу, – приказал он.
Ерофей с напарником помогали солдатам, с размаху швыряя кульки в гущу народа.
Очумелый, полузадохнувшийся люд, поймав подарок, стремился выбраться из толпы. Не тут-то было.
– Да-ю-ю-ю-т! – Взвыли где-то в середине, и жаждущая кружек с вензелями толпа надавила и с хрустом свалила небольшой хлипкий заборчик, отделявший буфеты и телеги с товаром от народа.
Отовсюду раздавались крики и стоны. Телегу с плотниками опрокинули, и они вывалились из неё.
Отбросив кульки с подарками, бородатый, в рваной уже рубахе, стал помогать упавшему старику, но его отбросило в сторону и понесло в круговерти человеческих тел.
Он потряс головой, словно от наваждения – рядом бежала голая, без платья женщина, но она не обращала внимания на свою наготу, ей владело одно лишь желание – не упасть. Это была бы смерть!
Вместе с женщиной плотник свалился в какой-то неглубокий овраг.
Рядом с ними, утробно охнув, упал мужчина. Дальше, за овражком, начиналось свободное пространство и народ, спасаясь от давки, бежал туда.
– Дочка, возьми, прикройся, – снял с себя рубаху плотник.
Молодую женщину колотил озноб. Она ничего не понимала. Глаза её были белые от ужаса.
– Мой сынок! – заикаясь, твердила она. – Там мой сынок, – вздрагивала плечами.
– Эй, дядька, чего разлёгся? – обратился бородач к мужчине и перевернул его на спину, вздрогнув от мёртвого взгляда и уже засыхающей крови на губах и подбородке. – Господи! – перекрестился он, поднимаясь, и увидел давешнего поручика в рваном, испачканном кровью мундире.
Офицер нёс на руках бездыханное тело ребёнка и слёзы катились по мальчишескому его лицу, капая на белоснежный когда-то мундир.
Услышав о трагедии, Рубанов с братом прикатили на извозчике к Ходынскому полю.
Оно было усеяно погибшими.
– Господи! Прости нас! – перекрестились они.
Рядом ходил голый по пояс бородатый мужик и всматривался в лица лежавших. Иногда он убирал с лица шляпу или оброненный сапог.
– Ерошку не видали? – обратился к господам, забыв повеличать их превосходительствами и не услышав ответа, побрёл дальше, подняв по пути золотые часы на цепочке и, безразлично глянув, тут же бросил их под ноги.
Москва оцепенела от ужаса!..
В тот же день газеты разнесли весть о несчастье по России.
Узнав о случившемся, Николай и Александра ездили по больницам и просили прощения у покалеченных людей.
– Господи, Ники! – рыдала в карете царица. – Россия не хочет меня! Снова горе и похороны!
– Как давит корона, Аликс! Я уйду в монастырь! – пообещал ей государь.
