Проходившая мимо молодая дама иронично покачала головой, оглянувшись на городового.
Аким, поправив за спиной ранец и подышав на ладони, прикидывал, как бы ему прокатиться в другую сторону, чтоб покрасоваться перед двумя гимназистками из Мариинки, идущими навстречу.
В это время городовой, напустив суровость на круглое, добродушное лицо, сделал стойку, молодцевато бросил руку к виску, и помчался к остановившимся у края тротуара саням, преданно глядя в глаза высаживающегося начальства. Огибая отряхивающегося приказчика, ступил на скользкую дорожку и заплясал гопак, взбрыкивая на одном месте ногами и балансируя для равновесия руками.
Как и давеча Акима, равновесие он тоже не поймал, и с утробным рыком, со всего маху, саданулся широким мужицким задом на то место, с которого поднялся приказчик.
Вылезший из саней начальник, надув щёки и выкатив глаза, с интересом наблюдал за пляской подчинённого, и махнул головой, прищурив левый глаз, в такт с соприкоснувшейся со льдом задницы.
Прежде он хотел отматюкать переломившегося пополам от смеха приказчика, но глянув на барахтавшегося городового, тоже зашёлся от хохота.
«Ну вот, не проскользнёшь», – со вздохом глянул Аким на прошедших мимо гимназисток и медленно побрёл за ними.
Девчонки, что-то весело обсуждая, зашли в булочную Филиппова, обдав Акима хлебным запахом из открывшейся двери.
Глянув сквозь морозное стекло на громадный крендель в два аршина величиной, в окружении связок с баранками, он тоже залетел в магазин, постучав у порога ногами и выглядывая двух подружек.
Для чего они были ему нужны и сам не знал. Заговорить с ним всё равно не посмел бы.
«Раз зашёл, надо чего-то купить», – разглядывал булки с маком, баранки, мелкие сушки, плюшки, сайки, крендельки с изюмом.
Когда вышел от Филиппова, начинало темнеть.
По мостовой, временами высекая искры из подков, чиркающих о торчащие из-под снега булыги, мчались лихачи.
«Поймать, что ли Ваньку и прокатиться?» – раздумывал он.
Дома его уже ждал отпущенный из корпуса на праздники брат.
Вечером родители уехали в театр, а братья, переговорив обо всём и сплавив гувернантку в длинные руки денщика, направились в людскую, послушать умных людей: швейцара Прокопыча, сторожа Пахомыча, дворника дядю Власа и кухарку Марфу.
Осторожно, чтоб не испугать старичка-лакея, спавшего в обнимку с пушистым котом, сели на лавку, в углу под образами, и пили чай, налитый в стаканы из огромного кипящего самовара. А из печки шло тепло, водил глазами кот на железных ходиках, изукрашенных зелёными еловыми ветками, пыхтел самовар и Марфа, монотонным голосом что-то рассказывала из бедовой жизни леших и водяных.
Глаза закрывались. На душе было уютно, спокойно и тихо, как бывает только в детстве.
В Сочельник братья отпросились у мама′ съездить на ёлочный базар.
На облучке сидел двухметровый Ванюша в овчинном полушубке, а в санях кроме барчуков – Антип и недавно принятая молоденькая горничная.
Денщик любовался то своими новенькими ефрейторскими погонами с одной поперечной лычкой, то румяными щёчками девушки.
–Дашенька, как вам Пим-м-тимбурх? – стряхнув наглую снежинку с погона, обратился к горничной, но тут же съёжился от яростного взгляда управляющего упряжкой верзилы. – Дарья Михайловна, – поправился он, – а вы с какой деревни?
Конюх ревниво прислушивался к разговору, временами строго покрикивая на лошадей.
Скрипели по снегу полозья. Мороз щипал за щёки. Перед базаром выпрыгнули из саней и долго топали, согревая озябшие ноги. Глеб подпрыгивал, попутно любуясь выставленными ёлками. Ждали, когда Ванюшка привяжет лошадей.
