Свернув в Богоявленский переулок, Савинков развязал плед, переложив бомбы в интуитивно взятый саквояж.
– Теперь в Большой Черкасский, – подхватил даму под руку. – Там Моисеенко на санях ждёт, – пнул ногой плед. – А за утерянный гостиничный инвентарь, как станешь выезжать, штраф заплатишь, – легонько потряс её за плечо, предлагая расслабиться.
Сев в сани, поехали на Ильинку, где встретили Каляева и передали одну из бомб.
– С Богом, Янек, – попытался подбодрить товарища Савинков.
– Скорее – с дьяволом, – сурово произнёс друг. – Бог бы нас осудил, – растаял он в темноте.
Вздохнув, велел Моисеенко ехать на Варварку, где ожидал Куликовский.
– А теперь отвези меня в Александровский сад и езжай на извозчичий двор. Если что, куча свидетелей скажет, что ты – ни причём. А вы, Дора Владимировна, возвращайтесь в свою гостиницу разбираться с утерянным имуществом, – попытался вызвать улыбку на лице женщины, но этого не получилось.
«Похолодало как. Да ещё и вьюга начинается», – приплясывая, стучал ногой об ногу Каляев, расположившись в тени крыльца думы и вглядываясь в пустоту площади.
В начале девятого от Никольских ворот показалась карета великого князя: «Только у него столь яркие огни фонарей, – замер он, до судорог в пальцах сжимая бомбу. Карета свернула на Воскресенскую площадь. – Он! Вон и кучер Рудинкин на козлах сидит… И ни жандармов рядом, ни охраны… Э-эх! Рассея-матушка», – побежал наперерез карете, жалея в душе кучера, и увидел рядом с великим князем его жену и детей великого князя Павла – Марию и Дмитрия. – Нет! Детей убить не могу», – опустил руку с завёрнутой в ситцевый платок бомбой, и под окрик Рудинкина:
– Кнутом-то огрею, пьянь, чтоб под колёса не лез, – медленно поплёлся в Александровский сад, где ждал окончания дела Борис Савинков.
– Янек! Живой! – бросился тот обнимать его, радуясь, что вновь видит друга. – Князя Сергея в карете не было?
– Напротив, был.., – отстранился от товарища Каляев, кладя к ногам бомбу. – Но рядом были жена и дети… Мы не имеем права убивать детей. А если имеем – то зачем тогда всё? Ты осуждаешь меня? – требовательно глядел в глаза, ища в них поддержку и понимание.
– Да, ты прав, Янек. Тысячу раз прав. Мы не можем убивать детей.., – вспомнил, что Азеф присвоил Каляеву псевдоним «Поэт». – Успокойся. – потряс за плечо, заметив струйку пота, стекающую из-под косо сидящей на голове шапки. – Успокойся! Ты поступил правильно и никто тебя не осудит.
Каляев что-то хотел сказать, но от волнения не сумел, благодарно пожав товарищу руку.
– Спасибо, Борис, – наконец справился с волнением. – Другого я от тебя и не ждал…
– Чего, князя не было? – запыхавшись, подбежал к ним Куликовский. – Жду, жду, а взрыва нет… И в мою сторону никто не поехал, – тоже положил к ногам бомбу, и трясущимися руками достал папиросу.
Смяв её, выбросил в снег, а следом полетела и другая.
– Там были дети! – произнёс Савинков. – И Иван не стал бросать бомбу.
– Д-дети?! – закурил, наконец, Куликовский, о чём-то раздумывая. – Детей убивать нельзя, – выбросил недокуренную папиросу. – Я ведь никогда не думал, что от взрыва могут погибнуть дети… Ведь наши враги живут не в безвоздушном пространстве, где вокруг никого нет… Ведь рядом с ними жена и дети…
Чтоб привести в чувство находящихся в прострации товарищей, Савинков решил отвлечь их от переживаний и ненужных размышлений каким-нибудь делом.
