– Да состаритесь вы на одной подушке, Несрин!
– Пусть Ходэ благословит вас сыновьями!
Никто ни разу не пожелал Несрин быть счастливой. Этого слова не было в словесной копилке людей, считавших, что жизнь дана только для продолжения рода и следования традициям.
Несрин в тот день ложилась спать счастливая, полная мечтаний о том, как пройдет свадьба. Она уснула, едва коснувшись подушки. Черные ресницы рисовали на ее лице темный полукруг, похожий на тот, что снился Несрин. Она видела, как входит в него, следуя за желанием познать свое будущее. Ей казалось, что вот-вот она узнает что-то важное, но добраться до людей никак не получалось. Ее окружала бесконечная темнота. Если же вдруг зажигался какой-то огонек, то Несрин стремительно бежала ему навстречу. Каждый раз он потухал до того, как она успевала его коснуться. В отчаянии Несрин стала стучать, топать ногами, пока внезапно возникший вихрь не схватил ее и не забросил в пустыню. Непрерывный ветер дул ей в глаза и мешал смотреть. Песчаная буря накрыла ее с головой, превращаясь из золотисто-желтого потока в пурпурно-красный.
Несрин ворочалась в кровати до утра, пока восход не подарил ей покой.
Проселочная дорога, полная ухабов, от которых Ари то и дело подскакивал в машине, вела к дому, где когда-то жил его прадедушка. Горы вокруг были покрыты островками зелени и казались Ари более уютными, чем отель, в котором он остановился. Ари откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Его утомляла музыка, сопровождавшая их всю поездку. Водитель, давний друг дяди Мсто, был ярым поклонником рабиза[11]. Ари же не переносил ничего, что хоть едва напоминало какие-то национальные мотивы. Музыка играла на всю машину, но просить ее выключить Ари было неловко. На каждый праздник отец включал что-то подобное и пускался в пляс, вскидывая руки вверх.
– Такие душевные песни больше не пишут, – подмечал он. – В мои времена все всегда имело смысл. Никто не пел и не писал о ерунде. Стихи были философскими и рассказывали о жизни, о любви. Сейчас – сплошная матерщина и невнятные мычания, которые издают эти новомодные рэперы. Поди пойми, что они говорят.
Когда же Ари пытался переключить музыку или демонстративно надевал наушники, отец злился и начинал скандалить:
– Ничему я тебя не научил! Ты стыдишься всего, что связано с культурой твоих предков и местами, где они жили.
– Сейчас мы живем не в Ираке, Турции, Армении или где-то еще, баво! – резко отвечал Ари каждый раз. – Я не обязан любить то же, что и ты. От этих блеяний, которые ты называешь мелизмами, хочется застрелиться.
– Где я упустил тот момент, когда мой сын из езида начал превращаться то ли в русского, то ли в американца?! В чем моя вина?! Я вырастил человека, которому стыдно за то, кто он есть.
– Не преувеличивай, отец.
Ари каждый раз старался не входить в новый виток ссор, но у него никогда не получалось. Его кровь закипала, а беспощадные ответы отцу лились бурным потоком. Они ранили друг друга, словно чужие люди, хотя каждый отдал бы жизнь за другого.
– Ты совсем оторвался от нас. Не признаешь наших обычаев, наших ценностей. И даже музыка, которую я слушаю, тебя раздражает. Кто ты? С кем я живу? Кого я вырастил?
На эти вопросы ответов не было и у Ари. Сколько он себя помнил, никогда не мог понять, куда приткнуться, чтобы обрести дом. Родители сначала забросили его в Армению, где он мучился среди местных ребят, понимавших только язык стычек и драк. Ничем не лучше был переезд в Россию. Он возвращался из школы домой то с подбитым глазом, то с расцарапанными руками. Мама накладывала компрессы и обрабатывала мазью, приговаривая, что все станет лучше. Маленьким Ари ей не особо верил, но спустя пару лет и правда стало лучше. Он уже понимал, о чем говорят все вокруг, нашел друзей и научился давать сдачи. После жестокой драки в четвертом классе, когда он побил грозу всей началки Вову Петровского, закрепившаяся за ним слава психа стала его защитным куполом.
