Надзиратель терпеливо ожидал, наблюдая за Андреем сквозь прутья решетчатой двери.
Наган решил продолжить:
– А второй дурень, кто на детакто пошел, через три дня кони двинул. Знаешь почему?
– Замерз насмерть, я слышал, – ответил Андрей.
– Верно. Ему при освобождении накинули на плечи какое-то старое пальто, он так и не смог потом его нормально надеть. Чувака нашли на тридцатом километре. Он на дороге валялся, окоченевший весь. А Бродягу ты сам знаешь. Он с утра за забором орет, слышал? Его выпустили… когда?.. даже недели не прошло вроде.
– Пять дней назад, – поправил Андрей.
Он снял рубашку, оголив хорошо сложенный торс. При каждом движении развитых рук шевелились рельефные мышцы. Но на спине, боках и ребрах разноцветно переливались ссадины, синяки и шрамы.
– Но он вернулся, прикинь, – продолжил Наган, оглядывая спину сокамерника. – Это как же нужно отчаяться, чтобы проситься сюда обратно?
– Он сам виноват. Знал ведь, что у него ни дома, ни семьи, ни родных. Поперся на детакто, когда пришли холода. Свободу хотел ощутить, видите ли, простор увидеть, общество посетить, оптимист хренов. Теперь назад приполз, умолять начал. А я не вернусь, отвечаю. Не собираюсь позориться и унижаться.
Андрей бросил рубашку на шконку.
– Может, не надо, Андрюха? – с надеждой спросил Наган. – Может, подумаешь хорошенько?
Надзиратель потерял терпение:
– Давай быстрее, Лавров. Потом добазарите.
Он позвенел ключами и открыл дверь камеры.
Андрей намеревался выйти, но Наган задержал его за руку.
– Откажись, пока не поздно. Богом заклинаю. У тебя еще есть право…
– Спасибо за все, Наган. Но это моя жизнь, мой выбор. Я сам решаю. И в Бога я не верю.
– Да поможет Он тебе, братишка.
Андрей медленно вышел из камеры, поднял руки над головой и повернулся лицом к стене.
Надзиратель с грохотом закрыл решетчатую дверь и запер ее.
Наган приник к прутьям.
– Учти, ты больше никогда не почувствуешь в ладони Ленкину сиську.
Андрей ухмыльнулся:
– Грудь моей жены тебя не касается, Наган.
– Да, и то верно. Тогда учти, ты никогда больше не сможешь ковырять в носу, чесать за ухом, мух смахивать, комаров хлопать.
Надзиратель ощупал штанины Андрея, затем ткнул его дубинкой под ребра.
– Пошли, Лавров. Без лишних движений и рот на замке, понял?
Он повел Андрея по широкому коридору тюремного блока.
Наган крикнул вслед:
– Ты больше никогда не сможешь расстегнуть себе ширинку!
Надзиратель неторопливо вел Андрея мимо ряда камер. Между прутьями решетчатых дверей показались лица других заключенных. Они провожали Андрея сочувствующими взглядами.
Тюремный блок заполнил очередной крик Нагана:
– Ты больше никогда не сможешь поднести ко рту кусок хлеба!
Из одной камеры впереди высунулась кисть заключенного для последнего рукопожатия. Андрей не успел к ней подойти. Надзиратель подскочил и ударил дубинкой по высунутой руке, и та с громким стоном боли исчезла.
– Ах, сука, тварь… – послышалось из камеры, но очередной громкий удар дубинкой по решетке заставил голос умолкнуть.
– Ты больше никогда не сможешь почесать себе яйца! – снова крикнул Наган.
Его голос эхом отразился от стен.
Из некоторых камер послышались громкие смешки.
– Заткнулись все! – рявкнул Наган.
Смешки быстро прекратились.
Надзиратель остановил Андрея у массивной металлической двери, ведущей из тюремного блока. Он постучал по ней дубинкой, затем помахал камере видеонаблюдения.
Послышался громкий гудок и щелчок разблокировки замка.
