– А где же у тебя еда, Серж? – спросил настороженным тоном Жанно.
– Игнатка, ирод окаянный, всё сожрал, – поморщился Марин.
– Ага, сейчас мы скинемся, и вместо завтрака будет твоему служителю опохмел, – усмехнулся Лёвенштерн.
– Игнатка вообще нынче валяется дохлым телом, – сомневающимся тоном отвечал Серж. – До завтрака не очнётся.
– Не понимаю, как ты его держишь? – возмутился Алекс. – Особенно после того как он тебя умирающего обобрал.
– Я добрый, – слабо проговорил Марин. – Зато он хорошо умеет просить прощение и давить на жалость. Эх, погубит меня сердце!
– И меня, – тихо проговорил Жанно.
Вскоре Алекс ушёл, и они остались вдвоем.
– Дела такие, – сказал Лёвенштерн. – Эрика любила тебя.
– Зачем же пошла за Ливена-третьего? – спросил Марин спокойно и как-то равнодушно. Впрочем, его равнодушный тон показался барону в чём-то наигранным.
– Повинюсь. Наверное, хотела порадовать меня, – Жанно снова зажег трубку. – Исполнить мою волю. Но от тебя я жестокости не ожидал.
– А я не ожидал такой жестокости от тебя сейчас, – ответил Петрарк.
После этой фразы Лёвенштерн понял – если он еще что-нибудь скажет, то рассорится с приятелем навеки, и его бестактность можно будет смыть только кровью. А этого ему не хотелось.
– Откуда ты это узнал? – спросил Марин.
– Мне достались письма. Я их сжёг, так что не беспокойся…
– Зря сжёг. У твоей сестры был талант.
– К чему? – удивленно спросил Жанно.
– К литературе, – Петрарк посмотрел на него как-то опечаленно, и Лёвенштерн в свете наступающего утра сумел разглядеть, что не так уж он и молод, этот его друг, который, казалось, вечно шёл по жизни смеясь, всегда держа наготове острое словцо и улыбку. Возможно, тяжкое ранение так на него подействовало, а может быть, просто тот факт, что ему летом исполнялось уже тридцать лет.
Он счёл нужным промолчать.
– Я, пожалуй, пойду, – произнес Жанно, чувствуя, что трусит перед чем-то важным.
Приятель его ничего не отвечал. Лицо его было несколько обречённым, словно он посмотрел в глаза собственной смерти – и увидел в них сочувствие к собственной участи, желание избавить его от мук.
– Удачи в твоей блестящей жизни, – сказал, наконец, Марин.
– Прощай, – почему-то произнес Лёвенштерн в ответ. Не «до встречи», как обычно.
***
На следующий день он явился к графу в канцелярию. Тот поручил составить ему доклад о ходе боевых действий с Персией. Жанно трудился над ним всё утро и половину дня, пока Кристоф отсутствовал, но результат оказался не очень удачным. Ливен, пролистав исписанные угловатым почерком листы, холодно проговорил:
– Пара замечаний. Во-первых, у вас получился не доклад, а какой-то роман в письмах.
– Почему же? – поинтересовался Лёвенштерн.
Речь в докладе шла о военных действиях в Закавказье, которые до сих пор велись.
– Селим-паша у вас – какой-то юный Вертер. «И сердце его затрепетало…» – с иронией зачитал граф. – Где цифры? Где структура? Вот, возьмите. Карандашом я пометил то, что мне особенно не понравилось. Переделывайте.
Жанно только вздохнул тяжко. Должность его явно не обещала быть синекурой. Кристоф снисходительностью не отличался.
– Да, и сделайте оглавление, чтобы удобнее было читать. Разбейте на части, что ли, – бросил граф, вставая из-за стола.
Уже стоя в верхней одежде, Кристоф, критично оглядев Лёвенштерна, вполголоса проговорил:
– Не сочтите это за оскорбление, но вам бы не мешало постричься. И побриться. А то вы напоминаете казака, – и, прежде чем Жанно мог что-либо ответить, граф быстрым шагом спустился по лестнице.
