– И правда, вовремя, – выдавливаю из себя улыбку, собираясь морально с силами, чтобы рассказать о своем положении. – Тебе помочь?
– Можешь овощи на салатик покрошить.
– Хорошо.
Достаю из холодильника огурцы с помидорами и подхожу к раковине, чтобы помыть их.
– Как дела? – спрашивает мама, сняв голубцы со сковороды и выкладывая в кастрюлю.
– Хорошо. Работы, как обычно, много.
– Глеб как в своей Америке? – напрягаюсь, услышав мамин вопрос. Дело в том, что я до сих пор не рассказала им о нашем расставании.
– Он порвал со мной и женится на другой, – тараторю, чтобы как можно скорее закончить этот неприятный разговор.
В ответ я жду шквала вопросов, приготовившись отбиваться от них, но мама молчит. Я поднимаю на нее взгляд и вижу поджатые губы.
– Тебя это не удивляет?
– Нет, – спокойно отвечает она. – Я сразу знала, что так будет. Отношения на расстоянии редко какая пара выдерживает. И не внушал мне доверия твой Глеб.
– Почему ты мне об этом не сказала?
– А ты бы послушала меня?
– Вряд ли, – в вопросах сердечных сложно следовать голосу разума. И тем более не станешь слушать родителей.
– И как ты? – участливо спрашивает она.
– Плохо, мам, – говорю как есть. – Но это не все… – Сталкиваюсь с ее взглядом. – У меня будет двойня.
– Боже! – из ее рук выскальзывает ложка и падает на пол так, что брызги соуса разлетаются по линолеуму.
Я отвлекаюсь на то, чтобы убрать оранжевые следы с пола и помыть ложку, и в напряжении жду дальнейших маминых нравоучений.
– А он знает? – только спрашивает она.
– Знает.
– И что?
– Отправил на аборт.
– Вот же гад ползучий! – мгновенно выходит из себя она.
Снова замолкает, обдумывая ситуацию.
– Двойня… – только и произносит мама.
– Да, мам. И я… я буду рожать.
– Ох, доченька, – отходит мама к угловому диванчику и опускается на сиденье.
Бледная, безмолвная, она меня пугает.
– Мамуль, может, тебе валерьянки накапать?
– Не надо, дочь. Подожди, я с мыслью свыкнусь, – говорит она отстраненно.
Я ей не мешаю переваривать новость и заливаю соусом голубцы, оставляя их вариться. А сама начинаю крошить овощи.
– Двойня… – снова повторяет она. – Надо как-то отца подготовить. Хорошо, что твой гад в Америке. Иначе папа от него живого места не оставил бы.
– К такому не подготовить… – понимаю, что какие бы слова я ни подобрала, для него моя новость будет ударом.
– Ничего, дочь. Справимся. Тебя же вырастили, – слышу, как она всхлипывает.
– Мам, ну ты чего? – бросаю резку и подхожу к ней, присаживаясь рядом и обнимая ее. – Я понимаю, что быть матерью-одиночкой тяжело. Но я просто не могу иначе. Я уже люблю их и жду.
– Понимаю, – смахивает она слезы. – И не виню тебя. Вот только…
– Что, мамуль?
– Он же рано или поздно объявится. И случится это, когда не надо будет больше не спать по ночам, – снова начинает плакать родительница. – Явится тогда, когда твоя жизнь начнет входить в нормальное русло. А ты… дурешка такая, забудешь все и простишь его.
– Не будет такого никогда! Во-первых, он не объявится. А во-вторых, он предал меня, уничтожил как женщину. И я никогда не забуду присланные им десять тысяч на аборт. Теперь дети только мои.
– Помяни мое слово… – тяжело выдыхает она.
Но я уверена, что ни за что и ни при каких обстоятельствах не бывать этому. И мерзавец не узнает о существовании детей.
Но как там говорится, хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах?
Спустя два года я не раз вспомню эту фразу.
