Детство - страница 18

– А, приятель! Заходи, заходи! – улыбается Мумин. – Знаешь, я одну интересную сказку запомнил.

– Э-э, сказки лучше слушать вечером, – уклончиво говорю я.

– Ну, тогда расскажи ты, а мы послушаем.

Очистив лопату от снега, Мумин ставит ее к стене террасы, а сам, потирая руки, подсаживается к сандалу.

– Снегу много выпало, хорошо для пшеницы! – говорит он, поудобнее устраиваясь у сандала. Потом приподнимает край одеяла: – Давай, садись!

Я поглубже залезаю под одеяло. Бабушка Таджи – полная, могучего сложения старуха – заглядывает под сандал, лопаточкой ворошит угли, от них пышет жаром.

– Сказку я вечером расскажу, – говорю я Мумину, зная наперед, что он начнет упрашивать меня.

В это время из дома выходит Тураб, старший брат Мумина. Это был уже взрослый парень лет девятнадцати-двадцати с темным цветом лица и крупной головой.

– Э-э, ничего вы не знаете. У этого плута на уме только сушеный урюк, – говорит он, посмеиваясь, потом поворачивается ко мне: – Условие у нас будет такое, друг мой: хоть еще не вечер, сказку ты нам расскажешь, и тогда – получай урюк.

Радуясь в душе такому обороту дела, я сразу же соглашаюсь.

– Было ль то, не было, только жил на свете один бедный-бедный джигит… – Я рассказываю длинную смешную сказку. Все хохочут, а я помалкиваю, утираю рукавом нос, потому что сегодня из него течет больше обычного.

– А теперь гоните ваш урюк! – говорю я дяде Турабу, кончив сказку.

Мумин перебивает меня.

– Постой! – говорит он. – У тебя в запасе есть еще одна интересная сказка, расскажешь ее, и я дам тебе целую пригоршню урюка.

Бабушка Таджи смеется, но принимает мою сторону:

– Вторую он вечером расскажет, таково было условие. – Она с натугой поднимает свое крупное тело, приносит из кладовки пригоршню сморщенного твердого, как камень, сушеного урюка и высыпает мне в шапку.

Я сую ноги в калоши и без оглядки пускаюсь наутек.

В это время на улице слышатся шум, крик. Ссоры у нас случались часто. В нашем квартале, где дворики и домишки тесно лепились друг к другу, всем были известны печали и заботы каждой семьи. Жизнь, сгинуть ей, была очень тяжелая. Изо дня в день у всех в казане варился жидкий суп. А то просто постная шурпа. Если иногда у кого-либо готовился плов с полуфунтом мяса, это считалось праздником в доме. Положение у всех было стесненное, над каждым домом, над каждой семьей тяжело нависала нужда, бедность…

На этот раз шум доносился со двора наших соседей. Ссору затеял дядя Гаффар. Это среднего роста плечистый мужчина с красным, как гребень петуха, лицом, с хитрыми глазками и с широкой, похожей на торбу, бородой цвета зеленого горошка, перемешанного с рисом. Летом он затемно уходил на базар в поисках случайной поденной работы. Зимой торговал вениками. Заготовив целую гору материала, он ночами, не смежая глаз и с большим усердием, вязал веники, а после полудня, погрузив на широкие плечи свой «товар», отправлялся на базар. Таким путем он кое-как содержал свою большую семью. В нашем квартале все так – один веничник, другой ткач, третий сапожник, четвертый сидит в мелочной лавчонке… У каждой семьи своя жизнь, свои бесчисленные тяготы, заботы, свои печали…

Жена дяди Гаффара – тетя Рохат – довольно симпатичная женщина, белолицая, с живыми глазами. Сейчас она плакала навзрыд, говорила что-то с горечью и обидой.

Дядя Гаффар орал на нее:

– Эй, ты, ведьма! Замолчи, говорю тебе, подлая! Довольствуйся рисовым супом и тысячу раз благодари бога! Что такое плов, я сам хорошо знаю, да где взять денег? Летом я – чернорабочий, зимой – веничник, ты же сама знаешь это, глупая твоя голова!