Детство - страница 19

А жена кричала еще громче мужа:

– Знаю, знаю! Скорее у камня выпросишь, чем у тебя! За копейку душу отдать готов. Только и слышишь: терпи, терпи, терпи! Да пропади оно пропадом, может ли быть терпение больше моего? Сколько времени уже казан наш, расколоться ему, плова не видит? Сегодня целый день ждала, все глаза проглядела, не принесет ли, думаю, мяса, сала, не удастся ли приготовить детишкам горсть плова, бессовестный, провалиться тебе!..

Ревут детишки, орет, бранясь, дядя Гаффар.

Соседям, особенно мужчинам, до скандала дела нет. Перебранки случаются каждый день. Все к этому привыкли.

– Сами утихомирятся, – говорит моя бабушка, махнув рукой.

Но ссора между мужем и женой не стихает, а все больше набирает силу. Тетя Рохат уже уселась верхом на невысокий, жиденький дувал, разделяющий наши дворы, и кричит, рубя рукой воздух перед собой.

Мать начинает увещевать ее.

– Рохат! Хей, Рохат, довольно, перестань! Что это такое? Постыдилась бы!

– Вой-воей! – волнуется тетя Рохат. – Милая, да ведь надоело до смерти! Слышите, что изрыгает рот этого бородача, сдохнуть ему?!

Бабушка, стоя на террасе, уговаривает старика:

– Стыдно, Гаффарджан! Хоть бы ты промолчал. И ты, Рохат, перестань вопить. Все мы бедняки, все мы нищие. И у всех у нас одна надежда – на аллаха! Потерпи. Вот подрастут детишки, и вы свет увидите.

– Боже, пропади оно пропадом это терпение! – со слезами говорит тетя Рохат, но все-таки слезает с дувала.

Дядя Гаффар еще некоторое время кричит, бранится но в конце концов и он стихает.

Суровая зима… Мороз, резкий пронизывающий ветер. Глубокий снег скрипит под ногами. Редко-редко покажется солнце, и то не греет…

С террасы мы перекочевали в дом. Голуби, горлинки, воробьи бродят голодные, нахохлившиеся от холода. Мне жалко их, и я горстями посыпаю им мелко накрошенный хлеб. Бабушка, если находит во дворе замерзшего ночью воробья или горлинку, хоронит их бережно, выкапûвая ямку под дувалом.

А мы, мальчишки, не знаем покоя: играем в снежки, деремся, миримся – и так целыми днями. В один из таких холодных дней, собравшись всей ватагой, мы катались по льду водоема. Неожиданно один из мальчишек – довольно крепкий и ловкий парнишка лет семи-восьми – попал в прорубь. Мы подняли крик. Поблизости никого из взрослых не было. Вдруг откуда ни возьмись, подбегает Махсум-байбак. (Мы так прозвали этого парня за то, что он был очень вял и ленив).

– Что случилось?

– Мальчишка утонул! – отвечаем мы все разом.

Махсум-байбак молча срывает с себя чапан, швыряет его в сторону и через узкую дыру ныряет под лед. Мы все стоим, затаив дыхание, не сводим глаз с проруби. Вдруг над водой показывается голова Махсума, он выбрасывает мальчишку на лед, затем выбирается сам и, не попадая зуб на зуб, сразу закутывается в свой чапан.

Ребята постарше подхватывают парнишку, выносят его на берег водоема. Собирается народ. Один из подошедших парней поднимает пострадавшего на руки и несколько раз встряхивает его. У того изо рта льется вода.

– Растирай, ноги-руки растирай ему! – советует какой-то старик. Потом трогает рукой грудь мальчика, говорит: – Живой, выходится, человеком будет. Только быстрее несите его к матери, пусть согреет у сандала.

Какой-то парень поднимает мальчишку на руки. А мы всей гурьбой бежим следом.

Дед сидел в небольшой хибарке, сырой и темной. Это была наспех слепленная клетушка, холодная, с маленькой, кое-как навешанной дверкой. На нем был толстый ватный чапан; на голове надвинутая до ушей старая облезлая шапка. Сидел он молча, понурив голову, отдавшись каким-то своим мыслям.