Детство - страница 20



Я вхожу, легонько толкнув ногой дверку. Протягиваю ему чашку с похлебкой из маша и рисовой сечки:

– Машхорда… Горячая, ешьте, дедушка! – И под-саживаюсь к сандалу.

Дед шарит рукой под ватной подстилкой, подает мне горсть махровых конфет и сахару.

– На, бери! Только чтоб бабушка не узнала, слышишь? – говорит он, и по лицу у него расплывается улыбка.

Я, конечно, рад. Дед тоже доволен, легонько кивает головой:

– Нашел ключ, тихонько открыл сундук и взял вот для тебя. Но смотри, бабка чтоб не увидала! Старуха скупая… – говорит он, помешивая деревянной ложкой машхорду.

Бабушки дома нет, она ушла на Лабзак, к моей тетке. Муж тетки страдал головными болями, и они вчера зарезали козу, чтобы совершить обряд изгнания злых духов и затем устроить угощение с богоугодной целью, и забрали к себе бабушку.

Дед медленно жует хлеб, хлебает машхорду. А я, с хрустом поедая конфеты и сахар, прошу:

– Дедушка, расскажите о прошлых временах!

– Молчи, сынок, – говорит дед, поглаживая бороду. – Все сказки выскочили у меня из памяти, хоть я и знал их великое множество

Я продолжаю приставать:

– Дедушка, милый, расскажите…

– Ах, проказник! Состарился я, все теперь улетучилось из памяти, – говорит дед, покашливая. – В молодости я знал много длинных-длинных сказок, а теперь все перезабыл. Оскудела память. А когда-то, бывало, постучу костяшками счетов и в минуту произведу любые расчеты-пересчеты.

Дед долго молчит, видно, думает, вспоминает. Потом, откашлявшись, медленно, слово за словом говорит:

– Ну, слушай хорошенько. Я спою тебе песню. Всю не помню, а то, что осталось в памяти, спою. – И начинает петь:

Снег на улице лежит,
Ночь луной вокруг глядит.
Сваты к девушке пришли
И барана привели.
И очаг горит огнем,
Мясо жарится на нем.
Не скажи, не жирен плов:
Был откормленный баран весом!
Не скажи, что выстудили кров:
В очаге огонь и дым столбом!
На террасе старики сидят,
На костер во все глаза глядят.
Щек не обморозили б они–
Чаю им в кумгане вскипяти!
На старух поласковей взгляни –
Лишь бы не скандалили они.
А на девушках наряд!
Жемчуга сверкают и горят.
Игры шаловливые ведут,
В танце, словно пери, проплывут.
Песню запевают – «Яр-яр-яр!»
Слезы утирают – «Яр-яр-яр!»

Дед умолкает, улыбается:

– Все, малыш!

– Я опять прошу:

– Хорошая песня, дедушка, спойте еще.

– Все! – говорит дед. – Потом опять задумывается, а минуту спустя продолжает: – Однажды бежит Лиса, добычу вынюхивает, а навстречу ей Павлин, хвост распустил. Лиса и говорит: «О, Павлин! Слыхала я, ты пляшешь чудо как хорошо. Спляши же, порадуй меня». Павлин еще пуще распустил хвост и пошел плясать. А Лиса смотрела, смотрела, облизывалась – проголодалась очень, – да как схватит его. Павлин видит, Лиса недоброе задумала и говорит: «О, Лиса! Что ты делаешь?» А Лиса ему: «Я, говорит, проголодалась очень, хочу тебя съесть!» Павлин говорит: «Ладно, ешь, только прежде ты должна молитву прочесть». Лиса забормотала что-то про себя, подняла передние лапы и только успела сказать: «Омин велик аллах!», как Павлин – «Фрр!» и улетел от Лисы, из-под самого носа… Все, конец! Старость, сгинуть ей, добра от нее мало. Сил нет, все время ко сну клонит… – Помолчав минуту, дед качает головой: – А все же немало мною порыскано по свету. По степям, по пустыням на верблюдах немало поезжено…

– Дедушка, расскажите еще! – прошу я, поглаживая деду бороду.

– Хватит, сынок, Если придет что на память, завтра-послезавтра расскажу, – говорит дед, лаская меня сухой морщинистой рукой.