- Всё. Я пошла. Пока.
- До завтра, ты хотела сказать? – поправляет.
Открываю дверь и прежде чем шмыгнуть за неё, выдаю:
- Я ничего не хотела.
Плотно закрываю её за собой, только сейчас понимая, что вторая дверь в квартиру – старая деревянная, не заперта.
Почему? А вдруг Ляля с братками уже здесь?
Да нет… ерунда. Они на даче. Развлекаются.
Стоит мне подумать о тех развлечениях, как мороз снова бежит по коже.
Господи, как я влипла.
Хочется прижаться спиной к стене и съехать вниз. Ноги уже отказываются меня держать.
Может, я бы так и сделала. Только где-то в глубине квартиры раздаётся стон, и я замираю.
Прислушиваюсь, даже не дышу. Но, вроде, тихо. Может, привиделось?
В ушах всё ещё звучат слова Громова. Думать о том, как сильно я влипла, мне не хочется. Утро вечера, конечно, мудренее, но не в моём случае.
Тут хоть обрыдайся, делу это не поможет.
Поворачиваюсь к двери. Тщательно замуровываюсь на все запоры и замки. Провожу тыльной стороной ладони по лбу, думая, что и сил на душ уже нет. Потом маму разбужу, наверняка. С утра в него залезу. Сейчас план будет таким: просто упасть мордой в подушку и попытаться заснуть.
Моргаю, глаза уже привыкли к темноте. Надо пройти сквозь неё по коридору и ничего не задеть. Ладно, я как ниндзя, сотни раз это проделывала.
Дверь в комнату матери плотно закрыта. Это необычно. Мама не любит запираться и вечно ругается, что я в своей спальне отгораживаюсь от неё. Раньше, когда Снежинка, моя младшая сестра жила с нами, мама не закрывала дверь, чтобы слышать, если Снежа заплачет. Думаю, это в каком-то смысле стало привычкой.
Ладно. Может, сегодня день такой. Может, дверь сама захлопнулась, петли расхлябались.
Стаскиваю туфли, беря их за каблуки, и на кончиках пальцев крадусь по скрипучему паркету к себе. Но притормаживаю.
Из комнаты матери доносится стон. Видимо, её я и слышала.
Снится что-то дурное?
Делаю шаг. И снова стон.
Нет. Это стон боли. Протяжный такой. И вовсе не сквозь сон.
- Мам? – шёпотом.
Тишина.
- Ма-а-а-ам? – тяну осторожно.
- Всё хорошо, - зачем-то отвечает она тоже тихо, но так сдавленно, будто требуются усилия сохранить интонацию ровной.
- Ну нет, - распахиваю дверь и захожу к матери.
Она резко отворачивает лицо от меня, но я уже всё разглядела.
- Мам… Мам! – отшвырнув туфли в сторону, падаю на колени возле старого красного дивана. – Мам, что случилось?
- Дочка, иди.
Я тянусь к настольной лампе, чтобы включить вечерний свет.
- Не включай.
- Мам, надо посмотреть.
- Я уже всё обработала.
Говорит она как-то странно, будто у неё во рту вата. А вдруг так и есть?
- Что-то с губой?
- Угу.
- Мам, повернись.
- Не хочу, - упрямо заявляет. – Не хочу, чтобы ты смотрела.
- Утром всё равно увижу.
Мама лишь глубже натягивает одеяло на худые плечи. Она у меня дюймовочка. Метр пятьдесят пять и тростиночка к тому же. Кто ж её так!? А самое главное – за что?
Всякое в нашей жизни было, но я впервые вижу мать в таком состоянии.
Отец Снежки часто её унижал, она рыдала белугой, потом уже не реагировала, молча сносила оскорбления. Но пальцем этот козёл её ни разу не трогал. А здесь… что ж это делается!
На глаза наворачиваются слёзы. Хочется зареветь во всю мочь! Что ж за вечер сегодня такой!? Одно потрясение за другим!
Ахаю от внезапной мысли. А что если это из-за меня? Может, Ляля кого на квартиру навела? Меня с собой утащила, кому надо шепнула, что, кроме одинокой женщины в доме никого не будет, можно… Можно что? Чего у нас выносить? Старый телек, который ещё баба с дедом покупали. Ну, видик есть, я накопила за прошлый год, и трубка телефонная беспроводная. Что с них поиметь можно? Хотя если нарики какие… сдадут в комиссионку… на дозу хватит.
